Михаил Однобибл - Очередь

Учетчик сбежал с поля битвы до ее начала. Дворничиха даже не пыталась, как принято у служащих, держать фасон, и жалобно бегала в поисках Римы по залам музея, как слепая лошадь по кругу. Наконец, билетерка, не в силах дольше выносить это зрелище, взяла ее за руку и отвела на галерею, где та бесхарактерно кинулась Риме на шею и зарыдала. Дворничиха умоляла помощницу вернуться в обжитой угол, где она впредь не встретит грубого неуживчивого конюха, ему навсегда отказано в квартире. Служащая горько каялась, что пустила его в дом, винила свой коварный возраст, когда женщина в последний раз пытается найти мужское плечо, чтобы опереться в старости. Последняя надежда особенно обманчива. Вот и поддалась дворничиха соблазну воспользоваться постояльцем, по весне бесплатно вспахать личную усадьбу коммунальной лошадью, а осенью привезти с дальнего огорода десяток мешков картошки. И забылось за этой выгодой, сколько долгих лет Рима в любую погоду без просьб и напоминаний помогала дворничихе, сколько еще готова помогать. Но теперь-то, клялась дворничиха, она освободилась от наваждения, с треском выгнала шаромыгу конюха, проживут они с Римой и вдвоем, зато душа в душу. Разве мало в старом родовом доме вокруг большой русской печи места двум одиноким женщинам! Служащая обещала не отдавать Риму в больницу, на казенную койку, обещала сама за ней ухаживать, делать перевязки, поить отварами. В общем, дворничиха обрушилась на Риму с мольбами и посулами после многих лет сухого, черствого общения без слов.

Баба причитала, голосила, раскладывала у ног своего кумира принесенное угощение. Неумолимая судья и кроткая жертва фактически поменялись местами. Зрители на этом спектакле скучали, так как любому служащему понятно, почему безработной обещали райские кущи. Заупрямься Рима, задержись в музейном убежище, на что имеет полное право, и дворничиха останется навеки опозоренной. Как говорится, из своего отдела сор вынесла, а до райотдела не донесла. Баба попадет в черный список презираемых служащих, тех, из кого даже очередники веревки вьют. Соседи отшатнутся от рохли, чтобы не заразиться черной немочью. Голодные уличники станут безнаказанно побираться в ее доме и огороде. Если дворничиха придет в райотдел с жалобой, ее поднимут на смех, а если позвонит, дежурный швырнет трубку, узнав голос.

Наверно, и Рима, городская девушка, все это понимала. Она могла бы торговаться, выдвигать условия, требовать письменного помилования, однако ничего не предприняла. И к угощению беглянка не притронулась. Без лишних слов, ползая больной ногой на коленке, принялась укладывать в чемодан вещички, чтобы последовать за дворничихой. Публику такие гладкие отношения разочаровали, зрители зевали. Но Рима не обращала на них внимания, наоборот, стала выражать признаки нетерпения, дескать, она хоть сию минуту готова добровольно покинуть музей, только хромота мешает. И ни разу за время общения с дворничихой Рима не упомянула учетчика, не спросила о его долгом и более чем странном отсутствии. С ее уходом его положение станет отчаянным, но Риму это почему-то не волнует. Даже музейку покоробила такая черствость, хотя с самого начала Рима вызвала у нее теплое чувство.

Таща Лихвина и выглядывая над его плечом, музейка в увлечении рассказом так придвинулась к учетчику, что если бы Лихвин очнулся, ему некуда было бы поднять голову. Но служащая о нем не думала и сердито выговаривала учетчику: «Вы перебаламутили весь город, поссорили музей с райотделом, сторожиху чуть кондрашка не хватила от злости, я вчера ее валерьянкой отпаивала – и что в финале этой феерической истории? Пшик, благостная скука примирения палачки с жертвой. Баба по обыкновению спаслась слезами, не понадобилось напрягать ум, строить расчеты, нести потери. Зрители, пришедшие в музей посмотреть на честную борьбу, кривились от стыда за капитуляцию Римы. А мне жалко стало пичужку. Она в одиночку вынесла на себе всю тяжесть принятия решения. Больной трудно скрывать чувства: я видела, как она искала тебя глазами, хотела увидеть напоследок. Пока дворничиха бегала за носилками, заранее растяпа не позаботилась, я Риме шепнула, что надо вам попрощаться. Рима только голову опустила и горько, уголком усмехнулась: „Какое со мной, калекой, прощание! Оскомина одна“. А я: „Вы же не на срок, навсегда расстаетесь! По-человечески надо сказать другу прости-прощай“. А она: „Все переговорено. Убавила бы от сказанного, будь моя воля“. Я дальше не стала с ней спорить, чтобы не терять время, а побежала тебя искать. Но уже долго ищу. Не знаю, успеете ли вы обменяться словом или хотя бы взглядом. Может, ушла уже твоя девушка».