Михаил Однобибл - Очередь

Лихвин извлекал доводы в пользу поджога, как фокусник, отовсюду. «Огонь свел его с ума!» – подумал учетчик. Видимо, помешательство началось с плавки свинца для казни Лихвина, когда он паяльной лампой поджег сено в сарае и превратил публику в жертву устроенного ей спектакля. Пожар помог Лихвину выкрутиться из безнадежной ситуации. Однажды призвавший на помощь огонь и ощутивший на себе его могущество Лихвин стал видеть в нем универсальное средство решения вопросов. Фанатичных поджигателей учетчик встречал и за городом, но там их деятельность пресекали без разговоров. В мотивы поджогов сезонные бригады не вникали.

О своих сомнениях в душевном здоровье Лихвина учетчик промолчал, глупо и опасно обсуждать с помутившимся его помутнение. Он только спросил: «Сам ты после пожара куда?» Странно, этот простой вопрос, Лихвин не мог не думать о нем раньше, вызвал заминку. Поджигатель загадочно и значительно посмотрел на учетчика блестящим косым взглядом и сказал: «Пойду к сторожихе в квартиранты. Старушка живет одна. Буду о ней заботиться, козу пасти».

«Хорошо, ты со своей колокольни прав: поджог необходим, – мягко, как ребенку, сказал учетчик. – Мое мнение я в расчет не беру. Поскольку город для меня вечная новость, я некомпетентен. Но раз уж нас трое, и Рима тоже рискует, ведь ее обвинят в соучастии, то справедливость требует спросить и ее. Если она, горожанка до мозга костей, не хуже тебя разбирающаяся во всех ваших местных тонкостях, скажет „поджигай“, значит, так тому и быть: гори оно все синим пламенем! Тогда я согласен». С этими словами учетчик как бы невзначай встал между Лихвиным и керосином. Он давал понять, что на этот момент спор окончен, и предлагал разойтись по-хорошему. На самом деле он и не думал волновать Риму обсуждением столь безрассудной затеи. Он предчувствовал, что этого не понадобится. Это и не понадобилось.

Уверенный в своем превосходстве после победы на речной переправе, а с тех пор Лихвин обрюзг, отпустил живот, учетчик недооценил противника. Лихвин по-медвежьи сцапал его, поднял и так притиснул к стропиле, что из учетчика дух вылетел. Сколько же силы крылось в этом каменном торсе! «Ни твоего, ни ее согласия на пожар я не спрашиваю! Я всего лишь ставлю вас в известность по старой дружбе, чтобы вы уносили ноги. А ваши мнения оставьте при себе, – пропыхтел Лихвин, на ощупь поймал руку учетчика и с чрезвычайным проворством выкрутил нож. – Здесь тебе не удастся разделаться со мной, как на воде! И вот этим огрызком ты перерезал конвойный ремень? Никто в очереди не отважился бы на такое и священным оружием. Да, боги трудовых резервов умеют смеяться. Теперь ножичку место в музее. Отыщется на пепелище».

Лихвин отбросил нож далеко в потемки и отпустил учетчика. Тот корчился и хватал ртом воздух. Лихвин грузно прошагал к чердачному окну и распахнул его. Летящий над крышей ветер только и ждал случая ворваться внутрь. Державшиеся аркой кривые кипы документов зашатались и рухнули. Тощие скоросшиватели полетели вглубь запасников, хлопая корками и стукаясь о бидон с керосином. В пухлых томах бешено шелестели страницы не в силах оторваться от корешков.

Открытые светильники задуло, Лихвин взял лампу, защищенную от ветра стеклянной колбой. Чтобы запасники взялись дружней, он переходил с места на место, наклонял флягу и мерно плескал керосин. Резкий мутящий запах толкнул учетчика к окну. Он хотел выбраться наружу, как только восстановится дыхание, Лихвин сильно помял ребра. После поджога будет минута пробежать по кровле, пока пламя под ногами найдет выходы наверх. Учетчик должен был поспешить на помощь Риме. Он смирился с тем, что не сумел предотвратить пожар, когда из дальних темных недр чердака донесся стук отворяемой двери (оказывается, на чердак вела дверь!), и ослабленный ветром и расстоянием женский голос крикнул: «Учетчик здесь?» Лихвин тоже услышал и угрожающе повернулся к учетчику. Но между ними было метров пять, Лихвин не мог их перепрыгнуть. И учетчик, хотя для него стало полной неожиданностью, что его ищут, не растерялся. Он сложил ладони рупором и зычно крикнул: «Здесь! Здесь!!» Его услышали, и тот же невидимый требовательный голос сказал: «Здесь черт ногу сломит! Это ветер все перевернул? Почему окно открыто? Иду на свет, держи его».

В действительности лампу держал Лихвин, но неведомая гостья не подозревала о его присутствии. Пока она пробиралась по чердачным завалам, у него было время разбить горящую лампу и скрыться через окно, пожар вспыхнул бы мигом, учетчик с женщиной его бы не потушили. Но поджигатель точно забыл, кто он. Минуту назад хладнокровный циничный преступник безропотно покорился приказу. Появление служащей парализовало Лихвина ужасом, он замер, как изваяние, и держал лампу над головой, пока женщина не подошла настолько близко, что все трое смогли разглядеть друг друга. Пришелицей оказалась музейная билетерка. Она зябко куталась в накинутый на плечи халат и брезгливо зажимала ладошкой нос. В нескольких шагах от учетчика она заметила нечто привлекшее ее внимание, низко нагнулась и полезла под самый край, где кровля набегала на чердачное перекрытие. «Посвети мне!» – приказала она из темноты с досадой на недогадливость Лихвина. Тот обреченно повиновался. Учетчик тоже подошел.