Михаил Однобибл - Очередь

Чем дальше от стола архивщицы уходил учетчик, тем захламленнее становились проходы. На полу валялись россыпи документов. Он чувствовал вину, нечаянно наступая на них. Внутри любой из пухлых папок и тощих тетрадочек могло заключаться окончательное и бесповоротное решение чьей-то участи. Вряд ли сходство запасников, исследованных Лихвиным на чердаке музея, и архива райотдела права было случайным. Неужели учетчику суждено разбирать эти чудовищные завалы! Когда он, наконец, пробрался к стене, чтобы выглянуть в окно архива, документы сплошным слоем устилали пол под ногами.

Не по-архивному большое окно было зарешечено снаружи. Оно выходило в ярко освещенный двор, куда Немчик привел учетчика. Метель не стихала, толпа не расходилась. Собравшиеся образовали круг рядом с привязанной к крыльцу лошадью и жгли костер. Языки огня со снежными космами стелились по земле и взвихривались. Теперь-то никто не таился, учетчик был доставлен в райотдел, необходимость в маскировке отпала. Без умысла и против воли учетчик сделался в городе действительно важной птицей, раз такая тьма народа мерзла на ветру в предвкушении его поимки и после нее долго праздновала победу.

Что он мог? Высыпать на них осколки разбитого окна, протянуть руки и в бессильной ярости сжать порезанными пальцами прутья решетки. Но для чего? На потеху публике? Чтобы его враги, как посетители зверинца, показывали на него пальцами? Несмотря на большие окна и пролом в крыше архив был крепкой тюрьмой.

На обратном пути от окна учетчик услышал под собой, в здании райотдела, раскаты беззаботного смеха. Он так не вязался с казенным духом учреждения, с царящей вокруг печалью и в то же время был так заразителен, что учетчик невольно одобрительно улыбнулся. Идя на смех по отлогому полу (без его понижения от краев к центру помещения в лабиринте стеллажей легко было потеряться) учетчик вернулся к столу архивщицы. Дворничиха уже ушла. Рая в одиночестве выводила строку за строкой, она навалилась грудью на стол и в самозабвении высунула язык. Немчик с возницей откровенно дрыхли под дверью, как два мокрых пса.

Учетчик пошел туда, где пробивались из пола звуки бесшабашного веселья. Ага! Так вот почему в центре архива, у стола Раи Лукаяновой, было сравнительно чисто. Здесь оброненные документы оказывались близко к люку, через него их сбрасывали этажом ниже. Строго говоря, это был не люк, а такой же безобразный пролом, как и тот, что зиял в крыше. Возможно, дыру в полу пробили впопыхах, чтобы отвести воду, когда дождь заливал архив через крышу и пол затрещал под адской тяжестью стеллажей и осадков. Отверстие в полу, ощетиненное гнилой щепой лопнувших досок, было тесно для самого тощего человечка, но достаточно для самого объемистого, если туго свернуть или проталкивать частями, документа.

Через пролом учетчик увидел ворох скинутых вниз бумаг, и рядом жарко гудящую печурку, вырубленную из железной бочки. Ее труба выходила на улицу коленом через окно или стену второго этажа. Учетчик видел только раскалившийся докрасна низ трубы. У топки сновала плотная круглобокая женщина. Она собирала упавшие в люк архивные документы, разламывала корки переплетов, пушила и мяла страницы, чтобы воздух между ними усиливал горение, и толкала в голодно гудящее пламя. Когда она в очередной раз повернулась к топке, из невидимой части помещения к женщине подкрался парень в овчинном полушубке, по виду солдат, и озорно вцепился ей в бока. Она взвизгнула, раздался гогот невидимых дружков шалопая. Но женщине не было смешно. Она схватила кочергу из толстой проволоки и ринулась за обидчиком. Учетчик услышал увесистый шлепок, притворный вой жертвы, сытый фырк истопницы и злорадные призывы свидетелей расправы еще раз угостить нахала кочергой. Только остроухая лобастая овчарка, она лежала у ножки грубого деревянного стола, не принимала участия в общем веселье. Собака задумчиво опустила морду на лапы и не шевелилась.

«Немчик! Немчик! Проснись, лежебока!» – внезапно закричала архивщица. Учетчик вздрогнул и отодвинулся от пролома. Возница очнулся первым и испуганно растолкал Немчика. «При каких обстоятельствах задержан Лихвин?» – отрывисто спросила Рая и приготовилась записать ответ. Немчик вскочил. Его шатало со сна, и он тяжело ударился о дверь. Немчик долго тер ладошкой лицо, откашливался, наконец, медленно, хрипло, но внятно ответил: «Лихвин раскапывал музейный подвал. Я догадался об этом по исчезновению родника: Лихвин нарушил подземную жилу. Мы прослушали холм с поверхности, прокопали ход навстречу Лихвину и вытащили его из музея, не заходя в музей». – «Ловко, – кивнула архивщица. – Что он искал?» Немчик презрительно осклабился, обнажив редкие, съеденные до десен зубы, и неохотно, точно ему стыдно было вслух произносить подобное, сказал: «Якобы запасники права. Но мы ничего не обнаружили. Вообще, есть сильное сомнение в существовании подобных запасников. Это больше похоже на суеверие дикаря». – «Да уж, наивные очередники верят, что потомки прочтут и пересмотрят их процессы, подобно тому как наивные служащие верят в цветы папоротника», – согласилась Лукаянова. Она кончила писать, отложила перо и повернулась к учетчику. Он исподлобья смотрел на нее в тягостном ожидании. На полу между ними валялись нервно скомканные листы черновиков.