Алексей Петров: Градский рядом

Иногда комсомольские лидеры нашего потока зачем–то пытались привлечь меня к работе в общежитском интерклубе. Собирались в большой комнате, усаживались в полумраке за столики по двое или по трое, интеллигентно пили кофе, читали стихи, пели песни и говорили о дружбе народов. Потом были танцы. Арабы усиленно кадрили русских студенток, а к концу вечера потихоньку уводили их наверх, в свои комнаты. Те же, кто оставался, снова усаживались за столики и пели песни — советские и зарубежные. Однажды один араб поразил меня тем, что исполнил совершенно незнакомую мне песню на русском языке (он её знал, а я не знал!) — спел со страшным акцентом, путая гармонию и заканчивая каждый куплет на совершенно невероятном диссонирующем септаккорде: «Мне нужьна жьена лючще или хужье, лищь быля бы жьенщина, жьенщина без мужа…»

— Это что ещё за хохма? — тихо спросил я у своей русской соседки по столику.

— Это Ибрагим из Иордании.

— Я не о нём…

— Разве не знаешь? Старая песня Градского.

— Старая? Гм…

Ибрагим пел с таким видом, будто сочинил эту песню сам.

Знаете, всё, что бы я ни делал, приписывается моему скверному характеру. Меня это устраивает — чем больше приставалы уверены, что у меня скверный характер, тем меньше они ко мне будут приставать.

Некоторые даже считают меня очень добрым, как это ни странно.

Из интервью А. Г .

В конце семидесятых годов в Москву вдруг приехал ансамбль «Бони М», а вскоре, следом за ним — Элтон Джон. Это сегодня нас не удивишь никакой заезжей звездой эстрады, а тогда ажиотаж был страшный. Билеты достались только «мажорам» и некоторым везунчикам, мы же с другом даже не дёргались. Однажды уже пытались попасть с ним в Театр Эстрады на концерт Чеслава Немена. Прогуляли занятия в институте, простояли в очереди часов шесть, промёрзли до костей, но так и не смогли подойти к кассе. Поэтому понимали, что московские концерты «Бони М» и Элтона Джона увидеть нам не суждено. К тому же пошёл слух, что билеты распространяются только через парткомы и горком комсомола. Но одному из наших, общежитских, всё же посчастливилось. Факт почти невероятный: парень прорвался «на лишний билетик», да ещё по дешёвке. Вернулся — и давай восторженно трещать по всем комнатам:

— Это обалдеть, мужики! Это надо видеть! А сколько в зале знаменитостей! Градского видел! Ходит по фойе, очки на нём в пол–лица, на шее пышный бант кадык подпирает, смотрит Градский на всех надменно, голову запрокинул…

— А голову почему запрокинул?

— Так ведь бант мешает!

— Ну а как музыка?

— Ну а что музыка? Музыка как музыка…

Мой товарищ Шурка Снетков как–то вечером забрёл в студенческую аудиторию в главном корпусе института, а там — толпа: пришли на концерт Градского. Никаких афиш, конечно, не было. Шурке повезло: злостный прогульщик, он был вынужден в этот вечер отрабатывать пропущенное занятие на одной из кафедр. Если бы не это, ни за что не побывал бы он на этом концерте. А тут прорвался через все кордоны, уселся чуть ли не в первом ряду (или на ступеньках в проходе, не знаю), Градского видел.

— Ну и как музыка, Шурка?

— Отпад! Голосина уникальный, глотка лужёная, владеет связками виртуозно — озноб, когда слушаешь. Представляешь, в одной из песен он голосом имитировал писк комара!

— Это как?

— А так! тоненько–тоненько — и–и–и…

Градский всегда был где–то рядом…

Я настолько уровень свой повысил, что меня невозможно повторить даже технически. Поэтому меня оставили в покое, и никто не пытается соревноваться со мной в том, что я придумал.

Из интервью А. Г .

Наконец появились новые диски. Первой ласточкой были его «Русские песни». Мои друзья эту пластинку активно не приняли, считали альбом капитуляцией перед властями, позорным заигрыванием перед всевозможными худсоветами (долгое время всё «народное» казалось нам навязанным нашими идеологами), я же упрямо доказывал, что диск не просто хорош — великолепен. Я был очень экзальтированным провинциальным юношей. «Русскими песнями» Градского восхищался искренне и до сей поры пребываю в полном восторге.

— Ну что там такого особенного? — смеялись надо мной мои приятели. — «Вы жертвою пали в борьбе роковой»… Революционные песенки.

— Да разве ж только это? «Не одна во поле дороженька», «Солдатушки, бравы ребятушки», «Таня — Танюша, Таня белая…», «Дарю платок»… Какие же это революционные песенки? Тут и танок–хоровод, и страдания, и плач по покойнику, и военный марш, и траурный гимн — вот сколько жанров.