Александр Грог - Время своих войн 3-4

— И что? — интересуется Миша.

— А то, что все это вам, ребятки, вплавь придется проделать… Виляй не виляй, а дела не миновать.

…Спустя час, Миша и Саша, мало похожие на людей, с весьма озадаченным Седым, разглядывают пробитые дыры в сети.

— Я говорил — сетка старая! — упрекает Сашка.

Седой смущенно восторгается.

— Торпеды, ить–ить! Сказал бы кто — не поверил!

— Может, гранату? — опять спрашивает Миша.

Тут уже и Седой сомневается.

— А есть?

— Всегда со мной.

У человека с биографией собственные сувениры, что служат памятками каких–либо дел. То же самое касается и талисманов. У Миши граната времен Великой Отечественной. Простая, без всяких новомодных дополнений и дизайна, хотя и с новым переделанным для надежности запалом. Большая граната, как раз по нему — противотанковая. Кажется, только такой и можно его остановить. Для того и предназначена — для остановки собственного сердца. Чтобы надежно, с гарантией, так как хочется Мише, ну и обязательного сопутствующего урона для тех, кто его к этому побудит.

Сашка даже помнит день, когда у Миши появилась подобная привычка…

— Нет, пожалуй, — решает Седой. — Давай–ка попробуем сетку вдвойне сложить. Раздевайся, Миша, сейчас опять поплывешь…

Миша вздыхает, Сашка криво улыбается…

— Знаете, что я думаю, — говорит Миша — Беспредел спустя два часа. — Ну их к черту! Пусть еще немножко подрастут…

— Саш, а ты с винтовки?

— Не получится. Если морду высунет, тогда… Миша, подразнишь?

— Как? — спрашивает Миша.

— Жопу покажи!

— Я им под водой уже показывал. Насмотрелись.

— Зря, значит, сходили, — говорит Седой, почесывая загривок.

— Почему зря? — удивляется Миша. — Познавательно. И озеро я запомнил.

— Придется барана резать, — говорит Седой. — Пошли! Поднажмем, не к вечеру, так к утру дома будем…

— Как пойдем?

— Если в объезд, так к обеду, а прямо, так дай бог к ночи.

— Значит, к ночи, — понимает вредность лесного пути Миша и понимает на сей раз правильно…

Мише ходить по лесу семечки, а вот Сашка, случается, стонет, он тонкой кости, идя бережется, но еще больше бережет винтовку, хотя давно уже сделал к ней такой футляр, что хоть под гусеницы танка клади. Относительно легкий — титановый, бесформенный, обклеенный тряпочками всякой зелени, кое–какую пулю удержит, можно использовать как укрытие лежа и как упор, и даже вместо сошек стоя, как когда–то фузейные стрелки делали…

…Воздух снова плотный, вязкий, ясно, что скоро прольет теплый дождь, может даже и с грозой. Звук лес глушит, но запахи разносит далеко. На подходе к деревне, в густых орешниках и редких соснах, том месте, где с небольшой горушки остается только спуститься к реке и по узким кладкам перейти на другой берег, пахнет печеной картошкой, мирным дымом, хлевом, сытостью. Но Седому, вдруг, кажется, что нюхнул, принесло, подтянуло выхлоп сгоревшего дизельного топлива. Тут и Сашка, который за дозорного, но сейчас близко, не оборачиваясь назад, показывает — «закладка снята»!

Седой беззвучно командует, «тсыкает»:

— Ссыпься!

Занимают круговую. Потом отползают, уходят стороной, делают петлю… Второй зигзаг накидывают… Опять собираются — пошептаться. Тихо все, нет присутствия. Странно…

— Давай–ка сперва глянем, — шепчет Седой.

Останавливается у старой, в обхват, березы, со сползающей вниз корой — смотрит, прикидывает.

— Заберешься? — спрашивает Сашку.

— Тут бы Петьку надо — он у нас за обезьяну.

— Давай — я! — говорит Миша — Беспредел.

— Березу завалишь…

Но Миша уже подходит, на ходу скидывая свой ранец. Опирается ногой о кочку и тут… словно взрывается что–то — взлетают листья и дерн, Мишу переворачивает, роняет на спину, что–то падает поверх, барахтается, отпрыгивает и уносится. Человек — не человек — непонятно что!

Миша садится, приложив ладонь ко лбу.

— Бля! — говорит Сашка.

— Ты думаешь? — невпопад переспрашивает Седой.

— Кто это был?

— Снежный человек! — убежденно заявляет Миша. — Видели, как он мне впаял?

— Летом? — спрашивает Сашка.

— Что?

— Лето и снежный человек?

Миша задумывается и это, похоже, надолго — решает неожиданную дилемму. Потом грустно произносит:

— Гранату свистнул.

— Что?!

— Гранату, гад, свистнул. Хорошая граната… Была.

Случается такое, спишь, а в мозгу полная какофония, барабаны без такта, а иной раз бывает словно скулит что–то — тонко так… будто сама жизнь подсовывает тебе свою преданную собачью морду, едва ли щенячье, и вдруг–таки прихватывает — как куснет! — зубами не щенячьими. В человеке много собачьего, много собачьего и в самой жизни…