Александр Грог - Время своих войн 3-4

«Монополия на денежные средства — два! Финансы, государственная банковская система. Все! Ужравшиеся от продажи стратегического сырья России, уже не знающие куда девать деньги, но лишь бы не вкладывать их в Россию, прячущие их в США и Европе, вкладывающие их в чужую промышленность под стыдливым названием «российский стабилизационный фонд». Фактически — денежный залог, какой там вносят за поручительство, что подозреваемый в любой момент, по требованию, явится в суд. А не явится, поведет себя не «так» — будет объявлен виновным и потеряет все…»

«…В Москве сегодня, но это по самым скромным подсчетам, 90 тысяч граждан Израиля, и это не жители, то есть, это не просто жители — это управленцы! С 1917 по 1937 год еврейство играло определяющую роль в России, потом просто очень большую, что они сочли своей национальной трагедией, а с 1991 снова определяющую — опять буквально на все и вся…

— Нужен новый 1937? Так? — терялся Георгий. — Или уже и этого недостаточно?

Извилина молчал, но так угрюмо, что переспрашивать не было никакого желания…»

Георгий, чуточку рассеянный, как всякий человек получивший домашнюю думу в дорогу, сидит в опрятном доме у человека, которого ему отрекомендовали, как «председателя» — должности, по нынешним временам, не столь влиятельной. Как гостю, ему, согласно старому обычаю, заменена скатерть, и хозяйка суетится накрывает на стол. Особо внимательный к мелочам, уже отметил себе, что даже здоровкаются — здоровья здесь желают не дежурно, а душевно. Сказывается совсем другой, размеренный уклад. Неторопливость работы с утра до вечера. Слушает хозяина.

— Ну, хорошо, приедет к нам Гайдар, какой другой Греф или опять же — Чубайс… И скажи на милость, как далеко он от своего бронированного лимузина отойдет, прежде, чем навозные вилы в бок воткнутся?

— Ненавидите?

Председатель вздыхает.

— Сложно все. Ненависть — нехорошее чувство, оно кишки палит, грудину жжет. Тут больше от брезгливости. Гадину, что ребенка укусила, положено задавить, рубануть пополам лопатой и еще несколько раз на мелкое, чтобы не отросло ничего. Нельзя в этом мире нам ходить рядом. Всегда следует убить, даже если не кусила, а только примерялася, если в дом твой заползла. Хоть и говорят теперь, что полезные они, да и мне, например, убивать всякого гада очень даже брезгливо — это все равно, что жабу давить, но надо для пользы общего. Задавишь, глядишь, дождь пойдет, — высказывает он известную народную примету. — Очистит все… Ненависть? — задумчиво повторяет он. — Ненависть слишком сильное чувство. Брезгливость, презрение, отвращение к их поступкам, к их образу жизни — вот все это присутствует в полной мере. А ненависть? — покачивает головой Председатель, будто не может избавиться от этой занозливой мысли. — Когда совесть раздавали, ихние дома не ночевали — прятались кто где.

В русской глубинке чаще попадались те, кто так и не «облучился», умудрился остаться русским — они не множились ненавистью, были сыты презрением. Отгораживались брезгливостью, ставя заборы своей жалости.

Чем больше зверь, тем больше пространство ему нужно — Георгий, когда выпадала пауза, где бы ни был, имел неистребимую привычку шататься по округе — расспрашивать про «жисть». И поскольку в этой «жисти» был он свой — легко вписывался, перенимая характерные привычки, подстраиваясь в каждой местности под тот едва уловимый ритм общего понимания «ситуевины» и индивидуальности всякого собеседника — сходиться с людьми на полном откровении ему было легко.

— Председатель — это не звание, не должность — прозвище у меня такое.

И словно на зуб пробует — покатав во рту, сплевывает с горечью:

— Председатель!

Георгий молчит — видит: человеку надо выговориться.

— Пора отстреливать, по узелкам пройтись, спрямить те посреднические линии, пока окончательно не пустили по миру! — говорит Председатель. — Общая мотивация есть. Похмелье — опять же мотивация и основательная. В жестком похмелье совершаются многие чудеса. Не дразни похмельного! Вся Россия в похмелье. Чего больше всего враг боится? — зло шутит он. — Что у нас водка кончится, что телевизоры сломаются! Что начнем смотреть во все стороны трезвыми глазами и прикидывать — как в такой яме оказались, по чьему–такому умыслу? И тут уже направлять не надо, тут кто первый пальцем ткнет…

Качественно отстреливать надо было в девяностые, а теперь едва ли не поздно, — думает Георгий. — Было время стрельб, словно российская природа специально создавало ситуации, чтобы бизнесмены среднего и низового звена не слишком уж размножались на ее теле — теле России. Сейчас же, если отстреливать тех, чья собственность вдруг в одночасье взросла всего на одном слове, которое повторяли себе другие — «обобрали!» — мера недостаточная, чтобы… — так и недодумывает собственную мысль.