— О нем ни слова! — крикнула Патриция — Эй, дядечка, разве я тебе не нравлюсь?
Синьор Памфилони как–то несмело захихикал.
— Как вы можете мне не нравиться? Но ведь вы, как бы это выразиться, ну, знакомая моего друга, а дружба — это для меня самая святая вещь. Нет, нет, в самом деле, я графа Шаляя особенно уважаю… Что с вами? Почему вы плачете? Пожалуйста…
Раздался звон разбитого стекла. Потом послышалось хриплое пение, которое внезапно оборвалось:
— Не огорчайся, дядечка, — глухо прозвучал ее голос. — Эту вазу можно склеить. Вот жизнь уже не склеишь. Ой, нет. Ой, нет, нет! Ну, дядечка, дай еще выпить. Знаешь, зачем я к тебе пришла? Чтобы вернуться на свое настоящее место. Да, да, лей еще, доверху… Я занесу тебя сегодня в список своих клиентов.
— Синьора Патриция, боже милосердный, перестаньте и опустите платье.
— Молчи, дядечка. Никакая я не Патриция. И знаешь ли ты, что не к каждой выдуманной истории можно приделать такой конец, какой бы хотелось? Не знаешь? Тогда ты… Ну, дядечка, выкладывай пять сотен и…
— Ах, да что вы? Что вы! Ну, пожалуйста, не снимайте хотя бы рубашку. Я знаю, таков современный стиль. Это теперь так модно, и даже случается, и о–го–го.
Синьор Памфилони вдруг захохотал, как будто его защекотали, а потом донесся отчаянный стон: «Я в самом деле выше всего ценил дружбу», и Генрик сбежал с лестницы, затыкая уши.
Он остановился на улице, встал под пинией и уперся головой в ее ствол. Отер пот, выступивший на лбу, хотя было не жарко.
«Теперь я должен убить синьора Памфилони, — подумал он, — но таким образом игра затянется».
Все было ненастоящее. Люди и события. Настоящим было только страдание и настоящей была любовь.
Всю ночь Генрик пролежал в постели, не раздеваясь. Он курил сигарету за сигаретой и смотрел в потолок. Он заснул, когда уже рассвело. Ему снилась Зита. Она кружилась на карусели, поднимала вверх руки и весело кричала. Кто–то постучал в дверь, и Генрик проснулся.
«Значит, это был только сон, который я не мог вспомнить», — подумал он. И открыл дверь.
Это был синьор Чапполонго. Он стоял, застенчиво улыбаясь, держал в руке сверток и письмо.
— Простите, — сказал он, — еще нет семи, но, может быть, это срочно. Здесь была синьора и оставила это для вас. А пароход сейчас отходит, и синьора спешила…
— Какая синьора? — крикнул Генрик.
— Ну, синьора, — сказал Чапполонго. — А я знаю, что в таких случаях нужно действовать быстро…
Генрик схватил письмо и разорвал конверт. В нем была пачка денег и открытка. Он вынул ее и прочел:
«По причинам, от меня не зависящим, я не могла довести до конца договор, заключенный между нами «Под веселой устрицей», и поэтому возвращаю деньги, а также купленный реквизит. Я хотела сделать как можно лучше, но я тоже человек. Эдуардо получил 1000 лир, это я пишу для того, чтобы вы не удивлялись.
Очень, очень вас люблю и буду всегда вас помнить. Очень прошу меня простить.
Зита»
Генрик развернул сверток. Там была голубая юбка с белыми кругами, голубые туфли, зонтик, черное платье, белая шаль и другие вещи.
Раздался рев сирены.
— Кажется, уже поздно, — сказал синьор Чапполонго. — Пароход отходит.
Генрик оттолкнул его и выбежал.
Было пасмурно, шел дождь. Генрик добежал до порта и увидел исчезающую в дрожащем тумане корму парохода.
Он безуспешно искал Зиту в Неаполе. Девушки не знали ее или, может быть, не хотели говорить ее адрес. Он бродил по тем улочкам, где встретил ее, и думал:
«Так я буду искать ее до конца жизни. А когда кончатся деньги, стану портовым грузчиком».
Однажды на маленькой улочке он увидел Янека со свертками под мышкой.
Наконец–то. Янек шел к Зите. Шел со свертками, в которых были продукты. Теперь он велит приготовить себе еду и будет жрать.
Генрик напал на след. По следу Янека он попадет к Зите.
И тогда он понял, что ходить ему туда незачем. Янек, показывая ему дорогу, тем самым закрывал ее для него.
Мы бродили по Венеции всю ночь, а потом еще полдня, и Шаляй рассказал мне все это.
— Что же дальше? — спросил я.
— Ничего, — ответил он. — Через полчаса отходит мой поезд. Послезавтра я буду дома. Я даже рад этому.
— А с братом вы не попрощались?
— Я сделал вид, что верю, будто он в Африке, и послал ему прощальную открытку с благодарностью. Я вас очень утомил?
— Нет. Вы совсем меня не утомили.
Я проводил его на вокзал. Когда мы прощались, он был взволнован.
Потом я пошёл на канал, сел на ступеньки, подпёр кулаками подбородок и стал смотреть на воду.
Читать дальше