Валерий Осинский - Чужой сын

Девушка махнула на скрипучий стул с пузырившейся фанерой на сиденье. Подала пухлый блокнот с откидными листами и карандашный огрызок. Блокнот был почти до обложки исписан разноцветной пастой.

В домашнем тряпье, маленькая и остроносенькая, Рая походила на забытую куклу со стертыми красками. Она нетерпеливо покривила рот — мол, какая есть! — и устроилась с ногами на топчане. Я набросал за столом: «Простите за вчерашнее!»

Рая кивнула. Я показал на ее горло. Девушка отмахнулась.

«Вам плохо?» — написала она. Карандаш Рая держала ковшом, будто загораживала контрольную от соседа по парте. Я пожал плечами.

«Тепло, уютная обстановка и ваше присутствие возбуждают сильный позыв к брюзжанию. Поэтому всякий ответ покажется жалобой. Я испортил вам праздник».

«Вы опять паясничаете? Я не понимаю вашей игры!»

Я виновато улыбнулся. Ее скулы рдели.

«Возможно, я пристрастна! Она нехорошая женщина! Она не любит вас! Мечется, но не от любви, а без любви! Любовь — это не страдание. Любовь — это великая радость. Ею Бог дарит избранных. С этим талантом надо родиться! А вы и она избалованны и скучаете. Хотите получать, не давая! Вы уязвлены ее пренебрежением к вам, и оба боитесь даром распахнуть сердце!» В глазах девушки набухли слезы. Они дрожали в ритме письма, но не падали. «Боль учит сострадать! А вы за свои страдания мстите друг другу. Мстите напускным равнодушием, мелко, пакостно. От этого страдаете больше! Потому что, когда человек отворачивается от чужой боли, у него гниет душа! Если бы вы оба, хоть миг побыли в моей темнице, вы бы не стали досаждать друг другу из скуки!»

Рая диагональным крестом зачеркнула запись и отвернулась. Слеза оставила ломаную дорожку на ее щеке и, задрожав на подбородке, растворилась в ворсинках шарфа. Я взял блокнот.

«У нее очень болен ребенок. Она любит мужа. А он тряпка и эгоист!»

«Вы прощаете ее?»

«За что? Вы живете в вымышленном мире!»

«Вы тоже!»

«Значит, в моей темнице не светлее! Вчера я мстил вам за вашу храбрость! Простите! Близким всегда достается больше всех!»

Рая покраснела. Она поняла, за что я мстил!

«Теперь мне надо идти».

«Побудьте!»

«У вас работа. А мне надо многое обдумать».

Углы ее губ изогнулись подковой вниз.

«Вы ее выгнали?» Не отнимая руки от блокнота, она следила за моим лицом. «Нет, вам бы не хватило духу ее выгнать! Вы не удержали ее! Вы любите и не удержали! Как же вы можете так жить!» — и тут же: «Хотите, я схожу за ней?»

Я раздраженно набросал.

«Никуда ходить не надо! Любят и так: чем больнее, тем слаще! Вместе нельзя и порознь невмоготу! Потом, как вы себе это представляете? На веранде вы все видели!»

Веки и крылья носа девушки порозовели: она крепилась, чтобы не заплакать.

«Если то, что вы о себе написали — правда, вы никогда не любили!»

«Возможно! А ваши страдания — горе девочки, которой не купили куклу!»

Я одевался и старался не смотреть на соседку. Она положила руку мне на плечо и подала блокнот.

«Не злитесь! Равнодушие — это паралич души. А вы любите Иру. То, что она сделала — не измена, а глупость!»

«Все равно — я не могу!»

Я пожал ладонь Раи в знак примирения, виновато улыбнулся и вышел.

Родину я видел еще несколько раз. Однажды ее полосатая труба мелькнула на городской толкучке в нестройных рядах продавцов. Ирина все в той же шубе из мутона заметила меня среди черных голов, серых спин и блеклых овалов лиц. Засуетилась над вещами в хозяйственной сумке. Это было время, когда люди спозаранку в спринтерской давке бежали занимать торговые места повыгодней и зарабатывали гроши. Государство минимизировало доходы профессионалов интеллигентных специальностей, — учителей, инженеров, врачей и так деле, — и, чтобы выжить, те переквалифицировались в типовых «барахлоидов». Для многих, как писал поэт, в этот город торговли небеса уже не сойдут.

Я испугался рыжих подпалин от солнца на пыльном мехе ее шубы, морщин увядания на веках, вздутых от усталости и нездоровья, блеклых губ и выцветших ресниц. Испугался разговора о денежном долге. И, пробираясь прочь, в соседний ряд и вон с рынка, пережил тоску той ночи: нельзя постучаться в двери, из которых вышел навсегда.

Приграничное соглашение Молдавии и Румынии об отмене въездных виз двинуло толпы барахлоидов на новые торговые пространства. Дед, старожил пограничного поселка, убедил меня заработать на литовках. Анекдот был в том, что в Румынии это железо ушло по цене золота. Деду понадобились прицеп и багажник моей машины. Мы с напарником не голодали, но будущее в те дни нас тоже тревожило.