Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

Закованный в доспехи дозор из нескольких суровых воинов гремел ботинками по булыжникам ночного города. В руках мертвенным светом отсвечивали алебарды, мечи и длинные копья, на головах поблескивали шлемы с забралами, через узкие прорези в которых пристально вглядывались в темноту улиц дикие глаза ратников. Казалось, железными телами воины заполнили картину от края до края, делая ее первобытной, сумрачной и угрожающей. Но впереди отряда с растрепанными волосами вышагивала маленькая девочка в рваных одеждах, на которую падал свет от горящего факела. Ребенок выглядел таким хрупким, что невольно хотелось прижать его к груди, защитить от средневековых расправ. И в то же время именно девочка беззащитностью своей наполняла всю композицию жизненным теплом, несмотря на мрачные тона, делала ее светлой, жиненноутверждающей. Как бы подающей надежду на приход светлых и радостных дней. Воистину художник в полной мере владел мастерством отображения света и тьмы, на их контрастах создавая настоящие шедевры. От картины невозможно было оторваться, она завораживала, притягивала к себе, заставляя впитывать всю без остатка, чтобы потом надолго задуматься о смысле такой недолгой жизни.

Прислонившись к массивной колонне, женщина сняла с плеча дамскую сумочку, ремешком переплела обе руки и с вожделением посмотрела на вывешенное в музее не его имени великое произведение голландского гения. Прекрасные зеленые глаза ее подернулись туманом глубокой задумчивости.

Она не помнила, сколько простояла перед чудным творением, из задумчивости ее вывел громкий возглас ребенка. Похлопав ресницами, женщина огляделась вокруг. Сбоку картины стояла молодая чета европейцев с маленьким мальчиком на руках, пальчиком указывающим на девочку в центре картины. Неизвестно, что заставило ребенка издать восклицание — сам образ на полотне, или светлые мазки, которыми он был выписан, только на лице мальчика отразилась настоящая тревога, желание привлечь внимание родителей к его беззащитности. Грустно усмехнувшись, женщина молча прошла вглубь музея. Как ни странно, несмотря на внутреннюю солидарность с художником, Ваг Гог интересовал ее меньше. После просмотра его написанных на пике нервного напряжения картин всегда появлялось неприятное чувство одиночества, отрешенности от в большей степени беззаботного мира людей. В связи с этими неудобствами, оставалось только освежить в памяти усвоенное в прошлые приезды, да посмотреть, что нового успели наворотить современные постмодернисты, во владение которым отводилась просторная секция в одном из углов просторного зала на первом этаже. Но и они, эти чудики от настоящего ремесла, в этот раз не порадовали резиново–металлическими извращениями, а ограничились крестьянскими колосьями с подвешенными сверху серпами. Позорное копирование дамоклова меча над вечным бытием, только ограниченное узостью мышления к подсмотренной чужой теме. Там — угроза самой жизни, здесь — всего лишь продуктовое предостережение.

Свернув в небольшой коридорчик, женщина прошла на остекленную сверху до низу веранду, служащую одновременно и смотровой площадкой, и местом для курения. Прикурив сигарету, подождала, пока дым наградит подусталую плоть легким кайфом, облокотилась об аккуратную линию как бы перилец. Перед взором раскинулась панорама невысокого, не столь уж большого, зеленого городка с редкими ажурными этажерками до двадцатого этажа, но ухоженного до такой степени, что о его чистоте можно было судить даже по крышам с длинными прямоугольниками выкрашенных черной краской труб. По размеченным проспектам неторопливо бежали немногочисленные сверкающие автомобили, оставляя позади себя никуда не спешащих велосипедистов, по тротуарам прохаживались по большей части одинокие обеспеченные жители. Размеренность чувствовалась во всем, она была присуща всей Европе, с заходом солнца закрывающейся в квартирах перед уютными экранами современной видео техники. И снова необъяснимое чувство тоски сдавило женщине грудь. Это происходило всегда, как только она пересекала государственную границу. Наверное, давала знать о себе загадочная русская душа, не могущая представить себя без родной помойной ямы. Передерув плечами, женщина с привычным раздражением подумала о том, что никакой загадки в корне быть не должно. Нет ее в душе, как не существует особого пути России. Это выдумки старающихся удержаться у власти идиотов–патриотов, точно такие–же, как явная ложь, присутствующая в рассуждениях, что еврейская нация самая умная на земле. Ум еврея развился от одного неудобного для этой нации обстоятельства — от вечной конспирации. Когда человека приговаривают пожизненно прятаться, он приобретает способность пролезать сквозь игольное ушко. Точно так–же и русская душа, наследница нахлынувших из диких степей татаро–монгольских нукеров, под цыганские переборы гитарных струн вечно плачет по необъятным первобытным просторам, презирая ухоженное благополучие на немерянных природных богатствах завоеванных территорий.