Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

— Давай… Любимый мой… Еще немного…

Он встрепенулся. Подружка вжималась в него, гладила по волосам, по плечам, призывая довершить то, от чего пряталась. Скорее всего, ей самой не терпелось стать женщиной, чтобы положить конец страданиям. Понимала ли она в тот момент, что случилось с ногой ее жениха, было неизвестно, но страстный призыв не остался не услышанным. Заглушая болезненное жжение, Дока уже правой ногой нащупал проклятый прут, пропустил кругляк между большим и следующим пальцами. Член все еще находился внутри партнерши, зажатый непроизвольно сократившимися мышцами влагалища, он, как и левая ступня, почти онемел. Подергав мускулами, Дока вновь направил силы на низ живота. Когда накопил их достаточно для рывка, не стал делать равнодушного вида, а со всей дури придавил подругу к жесткому матрацу, руками подгреб под себя всю ее, и оттолкнулся от спинки кровати. Почудилось, что прут разодрал подошву ноги пополам, Дока едва не закричал от боли, но вместе с ней он успел осмыслить другое. Направленный в цель член уперся в податливую преграду, растягивая, отодвигая дальше и дальше. Она расплющила головку члена, готовая превратиться в мощную пружину, чтобы выбросить инородное тело наружу, она сопротивлялась до последнего, как верный пес у входа в тайное хозяйки. Эту преграду можно было снести только зверским напором. И Дока озверел, на мгновение отпустив поводья мускулов, он тут–же рванул их на себя и яростно вколотил член в непробиваемую стену. Казалось, пленка разлетелась на тысячи лоскутков, которые облепили ворвавшуюся во влагалище живую плоть. Девушка громко вскрикнула, заработала руками и ногами, всей фигурой, чтобы отскочить назад. Она уперлась локтями в лицо жениха, готовая пустить в ход кулаки. Она уже замолотила ими по всему, на что они натыкались. Но было поздно, через прочищенный канал яйца исправно вбрасывали вовнутрь порции мгновенно забивающей собой все вокруг живительной спермы, словно специально накопленной для такого неординарного случая. Девушка это поняла, все равно выскользнув из слабеющих объятий Доки, присмирела на какое–то время пойманной птицей, откинулась назад, сбивая частое дыхание. Так она лежала до тех пор, пока ее организм не смирился с изменениями в нем. Затем негромко заплакала. Жалостливо и обреченно, как если бы навсегда прощалась с прожитыми до сего дня годами. С беззаботным детством и влюбчивой юностью.

— Тише, родная…Ну что ты, успокойся, — попытался утешить суженую Дока. Губы плохо подчинялись, слова выползали с пришепетываниями и причмокиваниями. — Теперь будем думать, как жить дальше.

Подружка не слышала. Вскоре она захлебывалась в бурных рыданиях, тихих, и все равно светлых. Дока не притрагивался к ней, он понимал, что девушка прощается со своей чистотой.

— Вот и все, — донеслось из–за переборки негромкое восклицание. Там помолчали, затем чиркнули спичкой. Через минуту ноздри пощекотал запах дыма от дешевых папирос. Повторили с печалью в осипшем голосе. — Вот и все…

Распахнув глаза в потолок, рядом плакала жена. Она не пыталась вытереть слезы, всегда акуратная, не тянулась поправить завернувшееся под спину одеяло. Вздрагивала, как ее оставил Дока, с обнаженным из–за скомканной сорочки животом, с брошенными вдоль тела безвольными руками. Ноги были сомкнуты, из–под них под его ягодицы подбиралось влажное, прохладное пятно. Он знал, что это кровь. Она не останавливала ее, кровь текла сама. Здорово саднила онемевшая левая ступня, болело между пальцами правой ноги. Дока лежал не шелохнувшись…

Женщина откинулась на спинку небольшого пластикового стульчика, провела ладонью по слегка усталому лицу. Словно собиралась как паутину снять за время слушания истории накопившуюся под глазами, на гладких щеках, серость. Солнце давно скрылось за зубчатой стеной, на темном небе проступили звезды. В лунном свете разноцветными искрами брызнули драгоценные камни в серебряных перстнях. Поиграли лучами серебряные подвески в ушах, такие же бусы на бело мраморной груди. Несколько минут мужчина завороженно следил за ней, за одетой в серебро бледнолицей королевой. Затем привстал, взял бутылку с местным вином, плеснул себе в кубок, собеседнице в причудливую кружку. Сделав тройку неспешных глотков, женщина прикурила. В больших зрачках неторопливо растворялся застилавший их густой туман. Скоро от него не осталось следа, он будто впитался вместе со смыслом рассказанного. Она осмотрелась вокруг. На спрятавшихся в кипучей зелени ползучих по стенам растений электрических столбах зажглись ромбовидные фонари. Столбы были литые, старинные, каменные стены домов тоже. Одно от другого отделяло максимум полметра, весь тротуарчик по ширине был чуть больше метра. По мощеным диким булыжником улочкам на вершину холма Монмартр группами, поодиночке, вразвалку поднимались туристы. Полюбоваться видом художественно подсвеченной спрятанными в многочисленных нишах прожекторами белоснежной базилики Сакре Кёр было одно удовольствие. К грандиозному сооружению вели несколько начинающихся у подножия размашистых каменных лестниц. Днем базилика парила словно в облаках, ночью она купалась в звездах. Туристы рассаживались на прохладных ступенях, отдыхали после напряженного дня, или вели мысленный разговор с самим Богом, изливающим божественное сияние на католические кресты над яйцеобразными под Фаберже куполами. Женщина в каждый приезд старалась прикоснуться к древнему сооружению, не уставая восхищаться умом и руками французских мастеровых, творивших чудеса. Вот и сейчас она с легким сожалением смотрела вслед почти одинаково одетым — шорты, шведка — расслабленным людям, и желая оказаться среди них, и понимая, что на сегодняшний день впечатлений достаточно. Еще в каждый приезд ее мучал один и тот же вопрос, куда деваются сами французы, парижане в частности. За кассами в магазинах, за стойками баров, ресторанов, отелей, в музейных залах хозяйничали сплошь смуглые выходцы из стран третьего мира, или бледные беженцы из славянских государств. С истинными представителями высоко развитой расы можно было встретиться разве что в конце рабочего дня в маленьких разбитных вагончиках метро, или на длинных рядах овальных стадионов — французы оставались патриотами своей страны. Еще вечером все столики небольших бистро и брасри занимали люди старшего, в основном, поколения. Вот и все. Французов молодого и среднего возраста днем с огнем было не сыскать.