Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Курить хочешь? — догадался он.

— Не знаю, к кому обратиться.

— К придуркам не обращайся, у них редко бывает. Старайся заметить, если к нам, алкашам, то есть, приехали на свиданку, значит, вместе с передачей привезли сигареты. Пороси смело, кто–то обязательно поделится. На, покури пока.

Я взял протянутую «примину». Прикурив, двинулся было в туалет, но мужичок остановил:

— Вечером поможешь протереть коридор. За работу дают четыре сигареты, по две на брата.

Я кивнул. Не успел закрыть дверь, как обступили придурки:

— Оставишь? — заканючили они. — Мне… мне…

— Вы же только дымили, — опешил я. — Дайте хоть пару раз дернуть.

— Охнарики подбираем. Не дают…

Насладиться не удалось, к тому же закружилась голова. Пошатываясь, подался в палату. Придти в себя не дал тот–же мужичок:

— Пойдем, работа есть, — растормошил он. — Уберем одну палату, принесем воды. Пять сигарет. В обед сходим на кухню, поможем дотащить баки с варевом. Еще по две на каждого. А дальше посмотрим. Держись меня, не пропадем.

Действительно, мне оставалось держаться лишь его. Работа, нработа, другие заботы, чтобы задавить в зародыше мерзкое чувство боязгни замкнутого пространства. Кругом решетки, настоящая тюрьма с постоянно пускающими в ход кулаки здоровенными санитарами вместо надзирателей. С трудом встав на ноги, потащился за толстячком. Он уже принес ведро воды, заправил на длинную палку с крестовиной на конце рваную тряпку. Запах в палате вызывал тошноту. К испарениям давно не мытых тел, к лекарствам, примешивалось зловоние будто гниющего человеческого мяса. Это оказалось отделение для наиболее безнадежных, у которых рвота выходила с кровью. Молодые и старые, худые как скелеты и более–менее в форме, они подавали сомнительные признаки жэизни, ничего не прося, почти перестав стонать. Лишь медленное затрудненое дыхание, да неровно вздымающиеся с резко обозначившимися ребрами груди. Взгляд отсутствующий, как бы в себя. Под кроватями полно кусочков окровавленной ваты, пол скользкий от бурой слизи. Но и у них, у этих доходяг, кисти рук были прикручены к железным уголкам по бокам коек. Одни ноги у кого сомкнуты, у кого разбросаны. Небритые, провалившиеся щеки, заостренные носы. Тишина, изредка нарушаемая судорожными всхлипами. Мужичок неторопливо вывозил грязь на проход между койками. Голыми руками сняв тряпку, ополаскивал ее в ведре. Чтобы не следовать его примеру, от которого выворачивало наизнанку, я подобрал веник, взялся сметать мусор в совок. Мусорный бак находился в дальнем конце коридора. Туда–сюда, туда–сюда. Санитары дают затрещины лишь слоняющимся без дела, кто работает, тех не трогают. Последний мазок шваброй по пятнистому полу. Мокрые простыни скомканы, волосы на подушках взлохмачены. На лица с раззявленными ртами страшно смотреть.

— Этот молодой еще, лет тридцать пять. — С терпеливым сочувствием сказал мужичок, кивнув на одну из коек. — Не вытянет. А вон тот старик, Герой Советского Союза, он поднимется.

Я осторожно покосился на щуплое тело абсолютно безнадежного старика. Седой до голубизны, кожа да кости, широко раскрытый рот со вставленными зубами, дыхание хуже чем у других.

— Встанет, не впервой, — уверенно повторил благодетель. — Дочка сдает. Как «белка» накроет, сразу в милицию. Раньше не брали, теперь всех подряд. И бизнесменов, и нашего брата, нищего алкоголика. А меня скоро переведут в другой барак, к дуракам. На три месяца. Могут и полгода продержать, как начальство решит. Если родственники заступятся, на поруки, мол, да взяточку на лапу, то и отсюда отпускают.

— Вас не спьяну накрывает?

— Почему? Спьяну, но по другому. Я тогда ничего не соображаю.

— А с алкашами как поступают?

— Если не стоишь на учете у психиатра или невропатолога, то просись на третий день. Отошел, сразу к заведующему отделением, так, мол, и так, чертики прыгать перестали. Для профилактики день–два еще подержат, а потом выгоняют. Свобода, не как раньше, в психушку с принудительным лечением на несколько лет. Алкашам в этом смысле проще. А если меченый, тогда скорого освобождения не жди.

— Как они узнают, что на учете? — тихо спросил я.

— Очень просто, — забормотал мужичок. — Звякнули в поликлинику, к которой приписан по месту работы или по месту жительства, или в областное медицинское управление, где весь банк данных, и порядок. На полгодика загремел на принудиловку. Зато пенсию можно выхлопотать.

Я похолодел. Еще в 1976 году, будучи асом формовки, в огромном литейном цехе руководиелем рабкоровского поста от заводской газеты, написал статью в газету «Труд» об угробленных н заведомо негодные вагранки четырех с половиной миллионах рублей. Статью не опубликовали, вернули в обком партии для проверки фактов. Началась травля. Как собаку несколько лет гоняли из отдела в отдел, с работы на работу. Лишили очереди на квартиру, которую должен был давно получить. Я был лауреатом премий, победителем Всесоюзных конкурсов, в том числе и в газете «Правда», Всесоюзные рекорды на формовке. Не последний человек в объединении, выпускающем комбайны для всего Советского Союза. Нашлись заступники. И тогда меня, в ту пору непьющего и некурящего, поставили на учет к наркологу как наркомана. Чуть позже перевели под неусыпное око психиатра и КГБ. В 1988 году со всех учетов сняли. Даже извинились. Но где гарантии, что в местной поликлинике не завалялась скромная записочка от психиатра. Вот она, советская мина замедленного действия.