Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Ты уже выпил?

— Да, с ребятами, — я разложил на столе гостинцы. — Может, к деду зайти? Я прихватил бутылочку в честь ударного завершения офигенной государственной аферы.

— Отец сдал совсем, — вздохнула Людмила. — Который день не выходит из своей комнаты.

— Почему не обратился в госпиталь для фронтовиков? Он воевал, ветеран войны и труда.

— Его госпитализировали по скорой. Сбежал. Не хочет, не верит.

— Дела… Тогда давай отметим с тобой.

— Я уже говорила, что пьянок здесь не будет. Сам отмечай, у себя дома.

В данный момент это предложение меня устраивало. Больше торопиться было некуда. Чтобы снять напряжение от последних неласковых слов Людмилы, я переменил тему разговора:

— Представляешь, еле проскочил. Только позавчера удалось слить все чеки на сотню тысяч рублей выше покупной. Едва не влип на сто шестьдесят восемь ваучеров. Многие ребята влетели на десятки миллионов.

— Тебе это не грозило, свои миллионы ты давно пропил, — равнодушно пожала плечами Людмила.

— Почему ты так считаешь? Я тоже мог вляпаться лимона на полтора, если бы не подсуетился, — возмутился я. — А на всем пакете на пять с половиной.

Хмыкнув, Людмила полезла в холодильник за детским питанием. Пришла пора кормить ребенка. Этот процесс у нее был расписан буквально по минутам. Привычно поддев ногой дверцу, закрыла ее, выставила на стол многочисленные баночки и коробочки. Ни радости от моего удачного выхода из двухгодичной авантюры, ни интереса к дальнейшим планам. Как всегда в таких случаях, я ощутил некоторое неудобство, странную неуверенность перед зависящей именно от меня женщиной. Это обстоятельство раздражало, словно сидящая на куске хлеба Людмила не нуждалась во мне вообще. Покашляв в кулак, я вытащил из сумки деньги. Отсчитав несколько сотен тысяч, положил их на стол:

— Хорошо, я вижу, ты сейчас не в настроении. Пойду. Сегодня интересная программа по телевидению.

— Я просто готовлюсь кормить ребенка, — выливая содержимое одной из баночек в кружку, не оборачиваясь, сказала Людмила. — Когда придешь?

— Не знаю. Надо просмотреть кучу рукописей, восстановить старые связи в редакциях газет и книжных издательств.

— Литературой хочешь заняться? Это было бы то, что надо. Зачем оставляешь столько денег? Самому понадобятся.

— Купишь что–нибудь Данилке, себе, Антону. Пока.

Поцеловав сына в пухленькую щеку, я шагнул к двери.

— Не пей.

Возле магазина кучковались друзья — приятели. Не ответив на приветственные возгласы, я поспешил домой. В квартире, пересчитав бабки, сунул их в одно место, ваучеры в шифоньер и откупорил бутылку с коньяком. Не успел проглотить вторую рюмку, как зазвенел звонок. Но теперь мне было все равно. Привычное ощущение освобождения от рабских оков распирало грудь. Уже после пропуска первой рюмки я был готов посетить «пьяный пятачок» на площади перед магазином. Но коли пришли сами — добро пожаловать, двери собутыльникам открыты всегда…

Опомнился я аж через две недели. Сердце работало с перебоями, руки и ноги противно дрожали, волны беспричинного страха перекатывались одна за другой, заставляя обливаться липким противным потом. Не в силах больше находиться в засыпанной осколками от пустых бутылок и хрустальных рюмок комнате, я вышел на улицу. Возле доминошного столика разговаривали друг с другом Сэм, казак со второго этажа, и дядька Лешка, тоже каменнобродский казак с третьего этажа нашего подъезда. Больше погутарить было практически не с кем. Во многих квартирах давно кишели армяне, грузины, азербайджанцы и прочие беженцы с охваченного раздорами маленького, но, временами казалось, необъятного Кавказа. Странно, русских людей оттуда выживали, убивали, а беженцами считались коренные жители горных аулов.

— Трясет? — сочувственно поцокал языком Сэм.

Дядька Лешка с интересом присмотрелся ко мне. Он пил в течении всей жизни каждодневно, не ведая ни о похмельных синдромах, ни, тем более, белых горячках.

— Ну, как собаку, — отстучал я зубами» танец с шашками». — Надо побегать по поселку, чтобы с потом выгнать эту дурь.

— Не поможет, — авторитетно заявил дядька Лешка. — Вмажь стакан вина или сто пятьдесят граммов водки. И в постель.

— Это новая пьянка.

— Тогда трясись до посинения.

— Вертолетчик уж натрясся, — насупился Сэм. — На том свете опохмеляется.

— Как! — ахнул я.

— А так. С утра опохмелиться было не на что, пошел подзаработать. В обед ребята налили ему стакан водки, он глушанул ее сразу. Плохо, плохо. Повезли домой. Пока скорая приехала, он уже дуба дал. Кровоизлияние в голову.