Железное сердце у тех, кто тут нищебродствует, вместо того, чтобы менталитету набираться европейского, — сказал чин, — а если кто и подохнет из приплода вашего, пока вы деньги стране зарабатываете, так новых сделаете…
Почему не в Европе?! — разозлился, наконец, он, и стал стегать пленников все сильнее.
Вера не позволяет, батюшка, — сказал, наконец, кто–то из босых крестьян.
А, — сказал злорадно чин, — вот и истинная причина упрямства вашего глупого. Вера у них… «Исходники»…
Всех вас ждет смерть, — сказал он пленникам.
А детей ваших не тронем, они и так от голода сдохнут, — сказал он, и жестом велел отогнать детей подальше.
Прямо тут вас и постреляем, бандиты! — решил он.
А то возимся с вами… — добавил он, и вынул из кобуры пистолет.
Лоринков закусил губу и отвернулся…
Восемнадцать выстрелов прогремели друг за другом очень быстро.
Вообще–то, Петреску обошелся бы и пятнадцатью — он был отличный стрелок, — но на толстого и потому живучего полицейского чина пришлось потратить аж три пули. Надо было в голову, мрачно подумал Петреску, встав из канавы. Один из солдат все же сумел убежать, и Петреску не стал стрелять ему в спину.
Пленники, не веря своим глазам, толпились возле обломков вертолета, где их едва было не расстреляли. Дети жались к ногам родителей и плакали. Пятнадцать окровавленных палачей валялись с оружием в руках. Лоринков, раскрывший, наконец, глаза, и повернувшийся к месту расправы, глазам своим не верил. Он заметил, что лицо Петреску горело странной решимостью. Первопроходец, подумал с восхищением Лоринков. Зверобой…
Кто вы? — спросил дрожа старик.
Европротивленцы, — подумав, ответил Петреску, который решил замести следы.
Что с нами будет? — спросила женщина, которую бичевал глава карателей.
Уходите к Днестру, там под обрывами есть пещеры, где можно перезимовать, — посоветовал Петреску.
Вы еретики? — спросил он.
Мы добрые люди, никому не причиняем зла, и верим, что Господь подверг испытаниям народ молдавский, чтобы проверить прочность веры его, — смиренно ответила одна из женщин.
В награду же Господь даст молдаванам землю без палачей и политиков, землю без налога на евроинтеграцию, и без военных экспедиций вглубь страны, без сирот и разбоя, без нищеты и несправедливости, — добавил из кучки раздетых «исходников» кто–то.
Значит, еретики, — сказал Петреску.
«Исходники» молча и бесстрашно смотрели на него. Дети дрожали.
Мухи, — ежась, сказал Лоринков, — черт, какие–то белые мухи…
Спирт что ли, некачественный, — пожаловался он.
Но спирт был качественный. Просто в холодном воздухе Молдавии кружились первые снежинки позднего ноября. «Исходники», не решаясь идти, молча стояли. Петреску так же молча глядел на них. Внезапно один из стариков, истощенный двухдневным походом без еды и побоями, упал.
Я иду к Богу свидетельствовать, что люди, создавшие «государство Молдавия» и подвергнувшие народ его неисчислимым бедствиям, есть не кто иные, как слуги Антихриста, — прохрипел он и умер.
И глаза у тех, кто окружал его, были сухи.
Лишь Петреску с Лоринковым заплакали.
Отдав свои запасы беженцам и куртки детям, они показали безопасный путь к Днестру. Одежду с убитых солдат тоже отдали «исходникам» и те, благодаря Бога и двух своим внезапных спасителей, отправились в путь.
И дети долго махали спасителям вслед.
Лейтенант же Петреску и Лоринков были вынуждены оставить свой джин на велосипедной тяге, потому что солдат, сумевший сбежать, мог предупредить местных полицейских и наушников о двух «европротивленцах» на машине. Поэтому Петреску быстро смастерил два велосипеда, чтобы ехать на них. Тело же несчастного старика мужчины предали земле. И белые снежные мухи кружились над его остывшим лицом в крови. Помолчав, приятели предали несчастного земле, после чего воткнули на месте могилы трубу гранатомета.
Видит Бог, — поклялся Петреску.
Я попаду в лагерь Касауцы и восстановлю законность и порядок, наказав виновных в убийствах и исчезновениях людей, — пообещал он.
Что ты собираешься сделать? — спросил Лоринков.
Я сломаю систему изнутри, — сказал Петреску.
Это никому еще не удавалось сделать, — сказал Лоринков.
Ты со мной? — спросил Петреску.
Что мне еще остается, — усмехнулся Лоринков, — ведь мой дом сгорел, подожженный моими руками.
К тому же, у меня было смутное видение, — решился признаться он.
Читать дальше