Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

Один мужчина не выдержал, вскочил и стал кричать: «Что вы творите? Я войну прошел, фашистский осколок под сердцем ношу. Мы боролись против фашистской нечисти, а вы ее тут разводите!»

Но разве эту публику можно таким пустяком пронять? Спрашивают:

— На каком ты фронте воевал?

— На Сталинградском, у Чуйкова. И там, доложу вам, все руководители ответственных служб, в том числе и разведки, и отдельных дивизий — евреи. И среди солдат их было видимо–невидимо.

— А ты сам, часом, не еврей? — нашлись братки.

— Да, — говорит, — еврей!

— А, тогда все понятно.

И они стали его обзывать, даже накостыляли. Что поделаешь, русская идея поднимала голову.

Пришла домой, рассказываю мужу, а он: «Вечно ты куда–то лезешь!»

Я уже была на инвалидности, не работала. Сижу дома, звонит одна женщина, которую я когда–то приняла на работу. Ее нигде не брали, я, выходит, выручила. И она осталась мне благодарной. «Жанна Борисовна, я должна вам обязательно рассказать это». «Ну, приезжай», — говорю.

Знакомая была татаркой. И муж у нее татарин, в последние месяцы войны участвовал в боевых действиях, чем очень гордился. Накануне с ними приключилась такая история. В районе завода «Сельмаш» сели они в такси, направились в центр города. Довольно приличное расстояние. Едут на заднем сидении, а впереди, рядом с шофером, сидит разговорчивая бабонька. Вот она и завела речь о том, что русский город Свердловск заполнен нацменами, из–за чего русскому человеку некуда податься, такая теснота кругом. И сетует, мол, ничего с этим не поделаешь. Шофер, видимо, тоже не слыл молчуном, и начал утирать ее горькие слезы.

— Да как же «ничего нельзя поделать»? Всё поделаем, у нас уже все списки составлены, адреса имеются, нам домоуправы дали всё. Ждем сигнала. У меня и у моего напарника есть всё для них. Начнем с жидов…

А в Свердловске ведь евреев не так уж и много. До войны их вообще были считанные семьи, а потом остались только те, кто не захотел возвращаться в освобожденные города после эвакуации. И вот сидит на заднем сиденье воин татарского происхождения и слушает, как уральский филиал «Памяти» намеревается лихо решить еврейский вопрос в отдельно взятом городе. Не знаю уж, нравилась ему программа или нет, но молчал, не возражал. А шофер остановился только затем, чтобы сменить в груди воздух. Сменил, и продолжил:

— С жидами покончим, за татарву возьмемся. А то гляди–ка, расплодились: в собаку палку кинь — в татарина попадешь.

Как подскочит на сидении бравый солдат, аж башкой о крышу ударился, как взовьется:

— Ах вы, гады, говорит, я войну прошел, кровь проливал за эту страну, а вы, пороха отродясь не нюхавшие, собираетесь меня убивать!

В драку лезет, вот–вот сцепится с шофером, да еще дамочка подзуживает водилу: «Пральна, — говорит, понаехало татар — пруд пруди, а зачем они тута, ежели русским квартир не хватает?» Моя знакомая бросила шоферу деньги, потребовала остановки и вытащила за рукав своего муженька. И решила поведать об этом эпизоде мне. Наверное, это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Все настойчивее стала думать о том, что надо уносить ноги, пока целы. Но не все меня понимали. Свекор говорит: «Ты паникерша, чего испугалась? Да мало ли кто и что может ляпнуть!» Но эти разговоры на меня не действовали. Я ему отвечала: ты так говоришь, потому что мало знаешь. Я хорошо запомнила мамины рассказы о кишиневских погромах. Там ведь тоже сначала шли обычные черносотенские разговоры. И никто не верил, что они могут вылиться в такое жестокое побоище, что погромы возможны. Нет, мы знали, что такое озверевшая толпа, вышедшая на улицы, чтобы убивать и грабить. Сколько евреев заплатило жизнью за это неверие! Не хочу повторить их опыт. К тому же всегда считала: только на мне лежит ответственность за моих сыновей. Вернее, прежде всего на мне. И я не могу допустить, чтобы они пережили то, что пережили их дедушки и бабушки. Вопрос еще, переживут ли. Сказала мужу:

— Юра, забираю детей и уезжаю в Израиль!

Он не хотел ехать. Но легко сказать «забираю». Они же у меня уже взрослые! Согласятся ли? Начала уговаривать Бориса. Тут особых проблем не возникло. Он быстро понял меня и дал согласие. С Мишей оказалось много сложнее. Он в то время работал в закрытой организации «Почтовый ящик» в Новосибирске. Приехал на побывку, я ему и говорю:

— Миша, мы уезжаем в Израиль.

— Кто это «мы»?

— Мы — это Боря, я и ты!

А он и слышать ничего не хочет. Хотя ему особо и не за что было держаться: высоких должностей не занимал, никакой синекурой не пользовался — обычный рядовой инженер с минимальной зарплатой. Правда, к тому времени у него уже была девушка. И вот давай мы с Борей его уговаривать, рассказываем о положении в стране, о том, что в период безвластия может быть абсолютно все. Но к тому времени уже просочилась в русские газеты информация о том, что в Израиле далеко не все в порядке для новых репатриантов. Сложно с работой, с жильем. Мы с Борей ему выкладываем своим аргументы, а он в ответ: