Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Я собралась уходить. Лариса спросила — словами Игоря:

— Не боишься? Что что–нибудь сбудется — из написанного?

— А чего мне бояться? Я написала, что твоя тезка влюбляется в мальчишку. И заметь: имя героини выбрано случайно, я не знала твоего отчества. Вот вы и бойтесь…

— А что! — она кокетливо улыбнулась. — Я восемь лет не влюблялась. Было б неплохо…

В экспериментальной школе Пьюбиса всего два класса: в старшем Горинская, в младшем — Чмутов с Майоровым. Пьюбис проводит собрания одновременно для всех, эти собрания длятся часами. Иногда он начинает с похвального слова своему методу, а иногда позволяет родителям задать вопросы: про почерк, про грамотность и геометрию… Вопросы полезны, чтоб обнаружить, в плену каких ничтожных представлений мы живем, вопросы нужны, чтоб разбежаться, оттолкнуться и… Почерк!!! Да кто из великих славился почерком?! Грамотность?! Это смешно! Уинстон Черчилль был патологически безграмотен!

— Я и сам до студенческих лет не умел выводить буквы одинакового размера, а был золотым медалистом! Только посмотрите, как я писал! — Пьюбис бежит к доске, хватает мел и начинает кривляться почерком. — Но потом совершенно внезапно во мне что–то щелкнуло, и теперь я пишу вот так…

Он пишет красиво и ровно. Потом объясняет: все ерунда в сравнении с тем, что дети пишут удивительные тексты. Это правда. Его ученики пишут бойко, искренне, стильно, легко, оригинально… Пьюбис бежит к компьютеру, мы гурьбой за ним. Он читает вслух хорошие тексты чужих детей. Смакует каждое слово, щурится, складывает пальцы щепотью, подносит к глазам:

— Вы только почувствуйте, как гениально!

Чужие дети интересны первые десять минут. Полчаса… Ну, не больше часа. Потом родители начинают обсуждать День учителя, ремонт, обеды, оклейку окон, благоустройство участка. Пьюбис сидит в стороне, как ворона на ветке. Пожимает плечами, его не волнует материальное . Наверное, нужны какие–нибудь деньги… Что такое? Ах, да… Ну, уж вы это как–нибудь сами… Он понятия не имеет ни о чем таком… Мамы нашего класса увлеченно воркуют, а мне скучно, я новенькая — из другого отряда. И Майоров не пришел, пришел Чмутов, но у него статус гения, а у меня? Позади Машина школа, впереди Лелина школа — двадцать лет подряд обсуждать, сколько денег сдавать на обеды…

— Олег Николаевич, ко мне студенты приходят на первый курс, и всякий раз…

Он встряхивается, озирается, он разводит плечи, расправляет руки, косит внимательным глазом… я инстинктивно сжимаюсь: сейчас клюнет!

— Вузовская математика? Вы же не станете отрицать, что это верный способ подавления личности? Требование к проявлению креативных способностей при соблюдении палочной дисциплины дефиниций! — он смеется, сотрясаясь всем телом. — Самое смешное, что на философском факультете УрГУ мне поставили три по математике в первую сессию!! А я был патологически избалован победами. Моя мама, математик и завуч школы, навечно приговорила меня к успеху, и из–за этой тройки у меня произошел чудовищный нервный срыв, мне пришлось взять академический отпуск…

Он рассыпается частым смехом, мне не смешно, я и забыла, что сама подбросила тему… Чмутов корчит рожи и шепчет: «Представь: баня, арбузные корки, член Верлена…» Мы начинаем хихикать и зубоскалить, Пьюбис недовольно водит бровями… После собрания — чай, где всех развлекает учитель английского. Игорь Натанович объявляет, что передумал писать прозу, ему это больше не интересно. Он не отказывается прочесть стихи, в том числе и с моим «разделительным мягким знаком», он громко рассказывает, что повесть Ирины Горинской взяли в «Урал», и между делом поносит Пастернака («Чудовищный поэт, просто чудовищный!»). За Пастернака никто не вступается. Самая бойкая мама интересуется:

— Давно вы знакомы с Игорем Натановичем?

Я скромно горжусь:

— Намного меньше, чем вы. Меньше года.

Мы выходим в темноту. В сырой осенний воздух, еще теплый — напоследок теплый. Чмутов вызвался меня проводить, мы идем пешком, это не близко, Зоя ездит с пересадкой, на двух троллейбусах. Я передаю ему разговор с самой бойкой мамой.

— А ты бы объяснила ей, Иринушка, что мы с тобой одного поля ягоды.

— В смысле одного леса грибы?

Мы замолкаем. Надолго. Потом он рассказывает:

— …Они пришли ко мне, счастливые, держась за руки, как пионеры, вот так, — он рассказывает о романе Леры с Гордеевым, берет меня за руку, и некоторое время мы так и идем, не расцепляясь, но в полном безразличии, без волшебства. — Смотри–ка, Иринушка, как можно с женщиной–то играть, как я незаметно тебя за руку взял! Посреди текста!