Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

На банкете подавали бифштекс величиной с кирпич, мы едва успели с ним управиться и уехали, ничуть не сожалея о суфле — выпускники советских детских садиков… Мы спешили повидаться с моей сестрой. Лариса работала на новом месте и жаловалась на нового начальника:

— Стив так робеет при моем появлении, чуть в компьютер не залезает, чтоб не здороваться! Мне кажется, у него энурез.

Мы привезли в подарок Чмутову футболку с сортирным лозунгом и трусы со схемой лондонского метро. Я не застала в Свердловске соавтора: Лера брела по Испании тропой католических паломников. Не смея и не умея писать без нее «ее» сцены, я написала финал, где Дизайнер устраивал бунт с разрушением интерьера, я закончила свою часть и оказалась вне текста.

Жизнь перешла на зимнее время — без зимних радостей. Подступил ноябрь.

Маша приносила с конюшни плохие вести. Девочки были в больнице, Маратке при них лечили зубы, он говорить не мог, молча плакал, — девочки так и не узнали почему. Леня вновь звонил медицинскому начальству, Лене вновь сказали: мальчик тяжелый, пролежит очень долго, но спустя неделю его вдруг выписали. А еще через два дня Маша вынула из–за зеркала желтый квадратик: «Халлиулин Марат, 9‑я горбольница». Молча бросила в мусорное ведро… Мальчик умер.

Я решила отвлечься, пожить в каникулы с детьми на даче и пригласила Чмутовых:

— Возьмите что–нибудь из постельного, не очень нужное, чтоб не таскать каждый раз.

Лариса, сославшись на нездоровье, отправила Игоря с детьми. Она не могла бы поступить остроумней, чтоб досадить другой женщине . Во время прогулки с небес обрушились снег с дождем, Игорь ушел за водкой, у Лели заболел живот, а Чмутов–младший зачерпнул полный сапожок грязи. Несмотря на то, что нас было пятеро, невеселая наша процессия напоминала «Тройку» Перова: я волокла через лужи Лелю, Зоя Мишу, старший братец справлялся сам. Я злилась, что Зоя жалеет не Лелю, а мальчика с пискляво пронзительным голосом. В довершенье всего Диггер вывалялся в навозе. Я пригрозила:

— Мишенька, если ты еще сорок раз позовешь Диггера, я тебя накажу! — Мальчик глянул удивленно, испуганно. Глазки у него были Ларисины, золотого бархата, и мне стало стыдно: наверное, за этот голос его хвалят в музыкальной школе. — Ты любишь петь?

— Он хорошо поет, — похвастал старший.

Зато плохо ест. Я не могла дождаться, когда Игорь уложит своих детей, но мальчики кувыркались на диванах до часу ночи, пока не погас камин. Я вспомнила замечательную историю и хотела хоть ненадолго вернуть ушедшее лето, но Игорь, перекрывая детский шум, читал мне вслух переводную прозу из «Урала». Утром он удивился:

— Ты делаешь омлет без муки?

Собирая вещи, спросил, где оставить пододеяльники, но я замотала головой:

— Увози–увози! Бог знает, когда еще соберетесь…

— А почему твою повесть взяли: потому что понравилась или потому что ты чья–то жена? — спросила Людочка из института на Ковалевской. — Тебе надо было посылать текст под псевдонимом!

И редактор предлагала псевдоним, но Коляда удивился:

— Зачем? Всегда найдется тот, кто что–то скажет.

Я обрадовалась, мне хотелось, чтобы все знали, кто написал мою повесть. Я похвасталась родным, друзьям, знакомым и стала ждать одиннадцатого номера, в надежде, что хоть раз мой свердловский ноябрь обернется радостью. Но послабления не вышло.

Семинарчик, созванный в год недобора, был равнодушен к матанализу, и мои лучшие задачки пропадали. За первые полсеместра студенты оценили меня в 3,7 — обычно мой рейтинг был на целый балл выше! Обычно я бросала последний взгляд в кафедральное зеркало и, держа осанку почти как Лариса Чмутова, цокала каблучками по опустевшему коридору. У двери задерживала дыхание и… «Здравствуйте, садитесь!» Теперь этот ритуал был отравлен. Я вяло плелась проводить свои троечные лекции и семинары. В аудитории мысли о рейтинге пропадали, но потом я терзалась снова и снова: кто виноват — они или я? Плохие студенты или плохой доцент? Может, я слишком увлеклась своей пьесой?

Лера задержалась в Москве. Леню положили в больницу. Диггера вновь порвал питбуль. Зоя поссорилась с Пьюбисом. Журнал вышел без моей повести, — я узнала об этом в пятницу, когда звонить в редакцию было поздно… Паршиво… Я упала на кровать. Не раздеваясь, не зажигая света. На меня упал кусок побелки. Как всегда. Все казалось непреодолимым: Зоин русский, Лелькин насморк, Ленина двусторонняя пневмония. Зря я тащила всех на дачу… Вчера из–под капельницы Леня сбежал на заседание Думы, это показывали в новостях: Горинский в кофте, без галстука, с сильным кашлем… Что с этим делать?.. Непреодолимый ноябрь. И дурацкая ситуация с пианино: Леля записалась на фортепиано, а играть не на чем… Писать не о чем… В окне метался тополь. Я вдруг почувствовала, как он там мечется. Соскочила, включила компьютер…