Марина Голубицкая - Рассказы

— Нет, девки, в СИЗО и то лучше. Если правильно сидеть…

Люба потчует нас историей о тюремном окошечке. Через него можно охраннику выстрелить в глаз. Заточенным стеклышком, найденным на прогулке. Глаз вытечет, а на стрелка заведут новое дело.

— Зачем?

— Ну, как. Еще пожить. Если уж кому все одно вышка.

Но Гуля хочет досмотреть свое кино.

— Гулю выгнали? А ребенка она в больнице оставила?

— Забрала.

— Вот правильно! — Она подпрыгивает на кровати. — Я бы тоже свою не отдала!

Я не рассказываю, что та Гуля через неделю привезла ребенка обратно. И все другие рабские истории, пережитые в той больнице, я не рассказываю этой Гуле.

— Горинская?! Пойдемте со мной.

Невольно вздрагиваю:

— Что–то случилось?

— Сейчас узнаете. — Молодая сестра уверенно цокает каблучками. Босоножки дают отмашку по ее голым пяткам: шлеп–шлеп, шлеп–шлеп…

— Что с ребенком? — Мы направляется к детской палате. Мой рассудок мутится. Моя проводница смотрит спокойно:

— Да все в порядке, ждите тут… — и исчезает в ординаторской.

Я прислоняюсь к стенке: колени не слушаются. Медсестра с широкой улыбкой выносит букет.

— Это вам от Подшивалова Виктора. Вашего бывшего студента.

— А при чем тут… Как он узнал? Я же в этом году не работала, я лежала… С маленькой точно все в порядке?

— Вы помните Виктора?

— Конечно, помню, конечно…

Тюльпаны пахнут водой и солнцем, стебли скрипят в руках. Девушка счастлива, что приготовила сюрприз. Наверное, думает — так бессвязно я лепечу от радости.

— Виктор сказал, что тюльпаны — ваши любимые цветы.

— Спасибо, так неожиданно, вы с ним знакомы?

— Я его девушка, — это звучит почти торжественно. Девушка Виктора Подшивалова помогает мне донести букет и найти банку. В палате ажиотаж. У Гули блестят глаза, и даже Люба смотрит с интересом. В отделение недоношенных не разрешают передавать цветы. Медсестра не смолкает: — Я увидела в карточке, где вы работаете, и говорю Виктору, у нас лежит доцент из твоего института. Он сначала мне не поверил. Говорит, у нее же и так двое детей. Я по карточке проверила… — она ставит тюльпаны на подоконник, откровенно меня разглядывая. — У вас все девочки? Вы, наверное, хотели мальчика? Виктор сказал, что считал вас своим идеалом.

Видел бы Виктор меня в больничном халате! С такой прической. Походкой. И животом. Впрочем, девушка видит — она расскажет.

…Это было всего год назад. Мы собрались на «Унесенных ветром». Наш друг недавно разбогател: один московский галерейщик купил у него почти все картины. И отцом Андрей стал недавно, дома с бабушкой остался грудной ребенок, им с Мариной позволили погулять. Майоровы хорошая пара, да и мы ничего: я в новом шарфе, в разноцветье орнаментов.

— Такой шарф нужно передавать по наследству, — сказал Андрей, оценивая мою работу.

Трамвай сломался. Было холодно, шарф не спасал, мы прыгали на снегу, как беззаботные дети. Лёньке не нужно нервничать, мне ворчать: Андрей платит, он и ловит машину. Андрей богат, и легко представить: мы тоже. Молоды, богаты, беспечны… небывалое ощущение! Приехали рано, в старомодный кинотеатр, и до сеанса пошли в буфет.

— Берите каждый что хочет! — позволил Андрей.

Сгрудившись у прилавка, загалдели: рыба в тесте и бутерброд с колбасой. Баунти, рафаэлло, мороженое.

— Будешь шампанское? — Майоров сматывал с меня шарф, изучая узоры..

— Не целоваться! У меня тут… Над прилавком не целоваться! — рассердилась буфетчица.

Рассмеялись и согласились:

— Больше не будем.

Возвращались поздно. Промерзший трамвай. Пустой вагон, в нем одинокая парочка: девушка и мой прошлогодний студент. Кивнув студенту, я убежала в другой конец. Андрей веселился:

— Твой студент?! Что–то черты у него… вырожденческие.

— Вы лучше на девушку посмотрите. Она похожа на меня?

— Скажешь тоже! У ней лицо — словно репа!

— Ну, хоть чем–то похожа?

— Да перестань! Так же, как я на Вивьен Ли!

— Значит, он врал. Он обещал, что найдет невесту, похожую на меня.

Я показываю, как Подшивалов встряхивал головой, поправляя прическу. Как делал объявления о комсомольских собраниях, футбольных соревнованиях, профсоюзных конференциях. Рассказываю, как ужасно он знал математику… да просто–напросто арифметику! К Восьмому марта он принес мне на кафедру цветы и сопроводил речью: «Чистосердечное раскаяние облегчает подозрения. Ирина Борисовна, вы — мой идеал женщины». Я в растерянности промямлила: люблю тюльпаны. Потом сморщилась: это неуместно, по крайней мере, до экзамена… Он принес тюльпаны и на экзамен.