Владимир Пронский - Стяжатели

— Шутишь ведь, разыгрываешь…

— Нисколько. Авторучка под рукой есть? Если есть, запиши номер моего московского телефона. — Она продиктовала цифры и добавила: — А если уж записал, то запиши и мой адрес, и как добраться. Кстати, это очень легко: от метро «Выхино» вторая остановка.

— Не знаю, что и думать?! — растерянно выдохнул Шишкин.

— Сразу ничего и не думай. Поразмышляй денек–другой и позвони! Договорились?

— Договорились! — вздохнул Шишкин.

— Жду звонка! Целую! — Лада отключила телефон, победно вскинула руку вверх и крикнула по–английски: «Yes!»

Звонок из Москвы нашел Шишкина дома, когда он уж собирался спать, перед этим провозившись всё воскресенье в кухне с полом. Неожиданная эта работа по–настоящему огорчила, заставила подумать о будущем своего жилья, хотя какое это жилье? Куча гнилых деревяшек, непонятно каким образом еще возвышавшаяся в виде барака! Это в детстве, Николай считал барак лучшим жильем на свете, а теперь о нем и сказать стыдно незнакомому человеку. Многодетные семьи из этого барака со временем получили квартиры, а Николай с матерью так и остался здешним жильцом. В середине девяностых мать на всякий случай приватизировала их комнату, думали, что когда барак попадет под снос, получить новую квартиру, но, оказалось, что тем самым загнали себя в ловушку. Но кто же знал, что законы будут так быстро меняться, и уж начали ходить слухи, что скоро, когда закончится срок реприватизации, жильцов окончательно прижмут, и все налоги с собственников будут взимать по полной программе. Кое–кто, поразмыслив, отказался от приватизации, вернул своему жилищу статус социального жилья, хотя до конца не был уверен, что поступил правильно. Остальному же народу–собственнику оставалось покорно плыть по течению и, чтобы не утонуть, пытаться научиться выгребать самостоятельно.

Да, теперь только на свои малооплачиваемые силенки оставалась надежда, казавшаяся теперь, впрочем, несбыточной. Понимая это, Анна Валентиновна, мать Николая, частенько подсказывала сыну, особенно в последнее время, чтобы тот куда–нибудь завербовался, где хорошо зарабатывают, и купил себе жилье. Вот и сегодня вновь подступила, когда он после ремонта уселся ужинать, сказала, как всегда осторожно и пугливо, словно боялась собственных слов:

— Вот видишь, сынок, каково нам стало жить?! Пора о настоящем жилье думать!

— Мам, ты не такая старая, чтобы ничего не понимать в нынешней жизни. Знаешь, сколько сейчас стоит однокомнатная квартира даже у нас, в Княжске?! Да к тому же мой отец уже попробовал это! Где он сейчас? — резко, с обидой в голосе сказал он в ответ на материнское жужжание.

— Случаи всякие бывают. — сняла Анна Валентиновна сползший с худых и острых плеч темно–серый платок, словно действительно захотела выглядеть помоложе, и печально посмотрела на сына серыми уставшими глазами. — А о квартире надо всегда думать, сколько она ни стоила бы, всегда надо вперед смотреть! Ты молодой, тебе жениться надо!

— Я уж раз там бывал!

— Вот потому и не сложилась семейная жизнь, что жилья приличного не имеем. Жилье будет–любая бабенка уцепится!

— Любая мне не нужна.

— Подходящую выберешь! А я бы к себе в деревню уехала, чтобы не мешать, там еще дом крепкий — сто лет простоит. Давно хочется на старости лет в родной деревне пожить.

— Мам, во–первых, ты не мешаешь, а, во–вторых, я не имею права оставлять тебя одну. Почему — объяснять надо?!

— Почему же — одну! В гости будешь приезжать. Всего–то пятьдесят километров, автобус ходит!

Он понимал, что мать, конечно же, права, но ведь она совсем не думает о своей больной ноге, которую сломала лет десять назад, так с тех пор и ковыляет. С такой ногой в горо- де–то сплошные неудобства, а в деревне, где всё самой придется делать, и вовсе беда. К тому же у нее больные почки, постоянного тепла требуют. Да, в деревенском доме есть печка, но ведь целыми днями не будешь на ней нежиться. Так что мать бросать он не имел права и никогда не позволил бы себе этого. Но как же, как выйти из этого положения? Надо бы, конечно, уехать на заработки. Хоть в ту же Москву, где рядовые водилы получают по тридцать–сорок тысяч! За такие деньги в Княжске надо полгода стараться. Но не все так просто. Кто–то, может, и получает, но уж сколько знал Шишкин и таких, которые, поработав в столице два–три месяца, возвращались ни с чем.

Поужинав, Николай отправился в свою «комнатуху» за драпировкой, где над кроватью красовалась репродукция картины его однофамильца «Утро в сосновом бору», пристроенную на стене, по словам матери, отцом Николая. Отец в конце восьмидесятых завербовался на Север, работал на газовом промысле вахтовым методом. Полгода всё хорошо получалось, деньги начали копить на квартиру. Да только с одной из вахт отца привезли в закрытом гробу. Три человека из их компании тогда замерзли в тундре, отправившись ловить куропаток. Охота простая — сделал жестяным конусом лунку, насыпал в нее морошки — вот и готова ловушка. Глупые птицы тянутся за ягодами головой вниз, да так и остаются в лунках. Потом только ходи и собирай добычу. Всегда это удавалось, а однажды неожиданно налетел буран, «охотники» заблудились в километре от вахтового поселка, а заблудиться в тундре в буран — это конец. Так что всякое упоминание о заработках, о погоне за длинным рублем только раздражали Шишкина. Ведь заработать можно и в Княжске, в том же карьероуправлении, например. Но туда не особенно устроишься. Николай попытался, когда с приходом Самохвалова его вытурили из администрации, но почему–то отказали.