Анатолий Ильин - Соленый берег

— Что?! — покрываясь краской, будто ему в лицо плеснули из стакана красным вином, закричал Колесов. — Мальчишка! Сопляк!

— Я вам не мальчишка, поручик, и вы мне не отец, чтоб выговаривать! Приберегите свои чувства для более удобного случая, который я вам готов незамедлительно или в удобное вам время представить. Я не хочу с вами ссориться, но с такими, как вы… нельзя иначе, наверное!

Задыхаясь, путаясь в полах шинели, Гроссевич бросился по тропе вниз к морю. Огибая тяжело нависший над самой тропой огромный валун, он споткнулся. Куда он бежит? Кто ждет его? Он один в этом чужом городе, в этом холодном, пустом мире. Заплачь, взорвись всеми криками души, никто тебя не услышит, никто не отзовется. Только близкие звезды с мирно дышащего неба заглядывают в глаза да в бухте далеко-далеко убегает, вздрагивая на водной ряби, лунная дорожка. Поеживаясь от ночной сырости, которой тянуло с моря, Гроссевич поднял воротник, присел, подминая сухую, хрустящую полынь.

Разве так, он думал, начнется его жизнь здесь, на краю земли, где он, предоставленный самому себе, мог проверить свои силы, знания, употребить их на службу отечества, сообразуясь только со своей совестью, собственным пониманием гражданственности. Как было все просто в Петербурге, в кругу друзей, которых собрала одна мысль, одно чувство: отдать себя бескорыстному служению родине, ее забитому, униженному народу, как просто было рисовать в воображении будущие свершения, долженствующие лечь в общую копилку демократии, свободы, равенства. Как все глупо случилось. Неужели дуэль? Неужели разом оборвутся — один миг только — все эти большие, красивые мысли, чаяния, что наполняли все его существо?..

Хлопнула, взвизгнув на ржавых петлях, дверь.

— Гроссевич!

К нему, смущенно покашливая, подходил Анциферов.

— Что это вы здесь прячетесь? Нехорошо, батенька мой. Так и простыть недолго в нашем климате. Пойдемте-ка ко мне на шхуну. Разговоры разговорами, а отдохнуть с дороги надо.

Он помог Гроссевичу подняться. Теснясь на узкой тропе, поддерживая друг друга, они пошли в сторону порта, где, едва приметные на фоне серого неба, тянулись вверх, мерцая топовыми огнями, мачты шхуны «Восток». Молча поднялись на борт.

Уже под утро, когда черный круг иллюминатора посветлел, Гроссевич, думая, что лейтенант давно спит, услышал:

— Вы особенно не мучайте себя по поводу случившегося. Колесов хоть и бретёр и скандалист первый, но постарается на этот раз замять дело. Полагаю, и вызова вашего он не примет. Скорее всего, сам же поутру с извинениями придет, а вы и не упрямьтесь, простите его. Чего не бывает. Ему сейчас не с руки давать лишний повод для разговоров. Да и вы ехали десять тысяч верст не для того, чтобы получить пулю от первого встречного подлеца. А уж что он и есть таков на самом деле, в этом не может быть больших сомнений. К нам нынче много народа едет. Земля без человека не — может… Есть и такие, кто считает, что в необжитом краю можно преуспеть за здорово живешь, пока порядок и власть не утвердятся. Да уж только, сдается мне, не выйдет из прожектов его ничего путного. Бессовестный человек, право. А вы молодец, даром что молоды. Крепко Колесова оттаскали. И поделом. Вас как по батюшке?

— Петр Сергеевич.

— Я, Петр Сергеевич, давеча что-то не совсем вас понял в отношении крестьянского вопроса. Но, чувствую, какая-то правда в ваших словах есть. Не знаю, что именно мне понравилось, я в этом не очень образован. Но и я догадку свою имею… Просыпается Россия-матушка. И то, сколько можно от всего света прятаться… Если даже в нашем краю среди офицерства дело до драки едва не доходит, значит, прошло время мечтаний одних…

Правду говорил Анциферов. Принес извинения Лева Колесов: наутро же. Еле на ногах держался, лицо распухло и даже вроде потемнело — тяжелая ночка, видно, выпала, однако улыбку держал и в голосе учтивость слышалась. Следом заулыбались и офицеры, которых привел Колесов. Гроссевич потерялся совсем, однако объятий кающегося не принял, чем вызвал молчаливое неодобрение присутствующих. Но как (бы то ни было, мир был принят обеими сторонами, и уж было Колесов за шампанским послал, да только ударила в это самое время пушка, призывающая господ офицеров на службу…

— Гладит агнцем, а зубы волчьи проскакивают, — заметил Анциферов, когда они остались одни. — Поостереглись бы вы его, Петр Сергеевич. Не принимайте распаиваний этих за чистую монету. Почудилось — нехорошее у Колесова на душе. Вы заметили, как он, уходя, оглянулся на вас? Улыбнулся, точно для себя.