ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН

– Так зарабатываешь больше, чем прося милостыню, – сказал желтолицый, худощавый юноша.

– Да,- согласился торговец ядами, -только не думайте, что просить милостыню такое плохое занятие! Все зависит от выбора места, Правда, везде можно заработать, но есть места, где зарабатывается больше. Например, у домов терпимости делаются блестящия дела! Конично, не такие, как около церквей. Но жить можно хорошо. Я ходил предпочтительно к церквам. По улицам, на бульварах, ходят люди с меньшим процентом глупости, а вот те, что ходят в церковь, почти все глупы. Правда, в церковь ходят еще и мошенники – я бы сказал даже, что их большинство – но входя или выходя из храма Божия, они не хотят показаться безбожниками.

Хромой выпил стакан вина и поблогодарил. Когда он уже был на пороге, одна из женщин купила у него еще одну коробочку.

– До свидания!

Он спекулировал на эффекте, который производит заявление об уходе. Точно все их спасение было в этом человеке: все женщины окружили его и совали в руки деиьги. Тито тоже купил вторую ксробочку, открыл ее и понюхал.

– Куда ведет твой журнализм!-воскликнул другь Тито. – Для того, чтобы написать о кокаиноманах, ты должен сам отравляться…

– Что делать? – ответил Тито. – Со мной могло случиться и хуже. Пифагор, вращаясь среди египтян, был вынужцен позволить сделать себе обрезание для того, чтобы быть допущенным к их тайнам…

– В какой газете ты пишешь? – спросил за панибрата бледнолицый юноша.

– В американской, – ответил Тито. – А ты чем заиимаешься? – спросил он в свою очередь.

– Ничем, – спокойно ответил бледнолицый. – Кристина на меня работает. Если бы я мог работать без болыного напряжения сил, как работает Кристина, тогда я работал бы для нее. Но так как я этого не могу…

Приятель Тито не мог скрыть того удивления, которое вызвало в нем то беccтыдное признание, с которым молодой человек говорил о своей профессии альфонса.

– Ваш приятель удивлен, – продолжал тот, указывая на приятеля Тито, – но в этом нет ничего странного. Что тут особенного? Мы работали с Кристиной на одной фабрике, где было пятьсот женщин. Все они были чахоточные или по крайней мере малокровные. Хозяин фабрики эксплуатировал их. Так как я не мог забрать их всех, то забрал Кристину. Теперь я эксплуатирую ее. Не понимаю, почему я должен быть более презираемым, чем тот, который эксплуатировал сразу пятьсот женщин. Тем более, что работа, которую она сейчас исполняет, не так утомительна, более гигиенична и доходна. Говорят, что это оскверняет чувства. Что за беда? Лишь бы были чистые руки.

– Который час? – спросил Тито, собираясь уходить.

– У меня нет часов. Выдумав часы, человек сокращает дни, а, выдумав календарь, сокращает года: у меня нет ни того, ни другого.

– Мой календарь находится здесь. – сказала Кристина и сделала при этом беccтыдный жест.

– Который никогда не ошибается, – прибавил смеясь ее любовник.

Тито повернулся к приятелю и сказал ему шепотом:

– Первое, что разрушает кокаин – это воля и чувство стыда.

– Разве у этих людей есть еще какое-либо чувство совести, которое можно было бы разрушить? – ответил приятель. – Они хуже, так называемых, порядочных женщин!

Статья по поводу кокаинистов имела громадный успех. Директор газеты, прежде чем статья эта появилась на видном месте его издания, перевел своему племяннику по телеграфу сто долларов. Сто долларов или тысяча франков, это дает право на звание перворазрядного журналиста. С этим гордым сознанием Тито отправился в автомобиле в свою гостиницу, заплатил за номер, забрал свои пожитки и переехал в элегантную гостиницу на Вандомской площади – «Наполеон», где и снял комнату в четвертом этаже, окнами во двор.

В тот же день, после полудня, он явился к директору большой ежедневной газеты с громадным тиражом: «Текущий момент».

Это был довольно элегантный человек. Только старые профессора технических школ не могут того понять, что можно быть одновременно и гениальным человеком, и изысканно одеваться. На пальце у него сверкал, как фонарь, большой рубин.

– Да, я знаю вашего дядю,- сказал директор, раскачиваясь в кресле вперед и назад, точно так же, как должна качаться совесть всякого директора большой газеты, в зависимости от того, какое положение принимает общественный корабль. – И, если у вас такой же темперамент, как у вашего дяди, – прибавил он, проводя костяным разрезывательным ножом взад и вперед по ляжке, как бы для того,