Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)

Следующим утром вместе с завтраком неотвязный дворецкий доставил ему новую порцию одноразовых телефонов в запечатанном пакете вроде инкассаторского мешка.

«Откуда?» – поинтересовался Турбанов.

Тот скосил глаза в левый угол потолка: «Передали на ресепшен», – и показал пустые ладони, дескать, я ни при чём.

После вчерашних банковских свершений Турбанову хотелось почувствовать себя вольно гуляющим отпускником. Эти туристические позывы заметно напрягли Алекса, и он осторожно предложил: «Может, в Британский музей? Я вас отвезу». – «Знаете, мне уже неудобно, вы столько времени тратите на меня». – «Считайте, что это моя служебная обязанность».

На подступах к музею Турбанов вежливо, но твёрдо попрощался с провожатым, предупредив, что освободится не раньше, чем через полдня.

Ошеломляющее разнообразие древностей наводило на мысль о том, что самые бесполезные вещи сохраняются дольше всего. Отсутствие полезности и всякого практического смысла словно бы защищало эти вещи от превращения в прах. Это касалось и художественных произведений, но Турбанов за годы своей профессиональной деятельности успел привыкнуть к тому, что говорить и даже думать о бесполезности искусства рискованно: официальные установки требовали конкретной пользы для народа и страны.

Первые часа полтора Турбанов гулял по музею с ощущением радостной лёгкости, как неутомимый любознательный школьник, но сломался и застрял, когда увидел тысячелетнего Человека из Линдоу, найденного в торфяном болоте в графстве Чешир, куда его, кажется, бросили не меньше десяти веков назад. Голый, скрюченный в позе зародыша, Человек из Линдоу лежал на боку, выставив дугой тощие позвонки и беззащитные лопатки, отвернувшись от всех, от всего мира, уйдя, как в глухую оборону, в свою молчаливую смерть. Но и отвернувшийся от всех, он каким-то странным образом не отпускал от себя.

Назавтра Турбанов снова поехал в Британский музей, но уже не гулял, как школьник на экскурсии, а бродил растерянный и грустный. Если бы кто-нибудь спросил его о причинах такого настроения, он вряд ли сумел бы объяснить. Ближе к полудню он вышел наружу покурить, посидел на ступеньках, потом вернулся внутрь и заглянул в музейное кафе.

Было время ланча, посетители деловито перекусывали. Он купил сэндвич с тунцом и чашку невкусного кофе и занял место за боковым столиком, в зарослях усталого рододендрона. После первого же глотка Турбанов расслышал прямо у себя за спиной внятный разговор по-русски. Судя по тому, что слышен был голос только одного собеседника, человек говорил по телефону, и этот человек точно был его дворецкий Алекс, причём теперь он изъяснялся безо всякого акцента.

Турбанов замер с чашкой у рта, с трудом сдерживаясь, чтобы не оглянуться.

«…Я тебе точно говорю, это не он, – настаивал Алекс. – Это вообще какой-то лох. Не могли они такого послать… Ну где-где? Опять в музее. Второй день торчит возле трупа… Да никого не убили! Типа мумия. Чёрт его знает. Может, он подсадной. Или дублёр… Пасут, конечно. Я четверых насчитал».

С особой бережностью Турбанов опустил чашку на стол, встал и, всё так же не оборачиваясь, вышел из кафе.

Вечером Алекс громко постучал к нему в номер. Лицо у дворецкого было встревоженным и злым.

«Я думал, с вами что-то случилось».

«Извините за беспокойство. Мне просто захотелось пройтись».

«В следующий раз предупреждайте!» – он не добавил слово «сэр», он почти забыл об акценте, и он не убрал из голоса опасный металлический тон.

В ту же ночь Турбанов вскрыл пакет с одноразовыми телефонами и примерил к одному из них купленную Агатой сим-карту, которую он по-прежнему хранил завёрнутой в носовой платок, в «бабушкином» кармашке, пришитом к белью. Карта подошла, как родная, но так и оставалась пустой. Автоматический запрос в архив сообщений тоже ничего не принёс. Теперь он будет проверять эту карту при любой возможности, каждую ночь и по нескольку раз в день, уверенный, что новости от Агаты вот-вот должны прийти.

Вся следующая неделя выдалась ненастной. В понедельник тяжёлый ливень и ветер обрушили вечнозелёную аркаду, обрамляющую отельный фасад, и администрация задним числом вывесила штормовое предупреждение. Днём Турбанов безвылазно сидел в номере, не понимая, что он здесь делает, а вечерами спускался в ресторан, примыкающий стеклянной стеной к зимнему саду. Как только начинало темнеть, там зажигали оранжевые шары над глянцевитой дубовой стойкой и включали ненавязчивое музыкальное ретро. Клиентов почти не было; разве что какая-нибудь особо важная персона одиноко ужинала за огороженным столиком и два-три телохранителя разной степени массивности, избывая время, топтались у барной стойки и делали вид, что они тут ни при чём. Вот один такой топтун с неожиданной вкрадчивостью приблизился к турбановскому столу и сказал по-русски, что здесь находится очень известный человек, который настаивает на коротком, но крайне важном разговоре наедине. Турбанов привстал, рассеянно оглядываясь по сторонам, и не успел ничего ответить, поэтому его молчание было расценено как согласие: «Не беспокойтесь, к вам сейчас подойдут».