Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Он почувствовал, как отец отчего-то забеспокоился: понял, что тот не без причины жалостно улыбался гостям.

— Без сомнений, этот вопрос будет расследоваться и в военной прокуратуре, так как неизвестно, шахид погиб от вражеской пули или его убили сзади, с тыла; и поэтому пиши все как есть: у кого купил, когда купил, какой был разговор между человеком, продававшим ботинки, и тобой, пиши все. Такую же объяснительную тебе придется дать военной прокуратуре, так что сам себя запутаешь…

Отец, хоть и взял в руку ручку и провел несколько раз вдоль белого листа, пока еще ничего не написал, но глубоко задумался. Вдруг он заговорил:

— Я же не могу писать латинским алфавитом…

— Ничего, пиши кириллицей, — сказал участковый, — мы учтем.

Зеленая ручка тряслась между шершавыми, почерневшими как головня, пальцами. С каждым мигом он бледнел…

Он никогда не видел отца таким бессильным, беззащитным перед кем-то.

После того как бородатый парень достал из наплечной сумки две пары обуви и положил их посередине, он потребовал ботинки, и средний брат, после поданного ему отцом знака, принес ботинки.

Отец смотрел то вниз, то на потолок, как будто бы искал слова, которые должен написать то на полу, то на потолке. Он видел не только трясущиеся пальцы, держащие ручку, но и его дрожащее тело. Это очень взволновало его, и он сказал:

— Может быть, я напишу вместо отца?

Но участковый не разрешил:

— Он сам должен писать!..

Начальник совета, в поддержку участкового, с заботой сказал:

— Больше не покупайте старые вещи на базаре — вы видите, что из этого выходит.

Он не знал, слышит ли отец, это наставление или нет, так как тот глубоко задумался, и кто знает, о чем.

Первый раз в жизни ему стало жаль отца. А в сердце у него был праздник. В любом случае завтра в школу он наденет одни из этих ботинок. И больше не будет сидеть в классе на перемене. Будет выходить в коридор, чтобы и Джейран видела его.

Несколько месяцев назад отец на Агджабединском базаре купил еще одну вещь домашнего обихода: двухэтажную солдатскую койку. Он спал на верхней, а средний брат — на нижней части койки. Посреди ночи средний брат, ткнув ногой в бок, разбудил его и, наклонившись к его уху, шепотом спросил:

— Если отца посадят, кто будет содержать нас?

Позже средний брат шепнул еще одну фразу ему в ухо:

— По-моему, отец прав: все это ловушка, они думают, у него много денег, хотят припугнуть, чтобы отнять их у него!..

Средний брат не вмешивался в разговор, начавшийся между отцом и матерью после ухода гостей, но, кажется, кое-что… Понял…

Его тень, длинная и сутулая, беспокойно суетилась на солнечном тротуаре. Был он небритый и тощий, в коротком пиджаке, а лицом — постным и безразличным ко всему — напоминал игрока-неудачника, уставшего от своих бесчисленных проигрышей. Он некоторое время уже стоял так, переминаясь с ноги на ногу, и ему казалось, что долго, очень долго. Ему было неловко стоять тут, на углу людной улицы: будто он впервые вышел на сцену и сотни пар глаз смотрят на него в ожидании чего-то… Наконец к нему подошел парень лет тридцати, тоже небритый, с перевязанной грязной тряпицей левой рукой. Мужчина перестал чувствовать себя одиноким, хотя внешне ничем этого не показал. Ему было по-прежнему неуютно.

Парень сказал:

— Они не хотели пускать меня. Еле выбрался. Говорил он как-то нерешительно, словно сомневаясь, правильно ли выйдет то, что он скажет. Длинный мужчина спросил:

— Ты принес?

— Принес, — ответил парень, ухмыляясь, и запустил руку в карман.

— Не надо здесь, — остановил его жестом мужчина и неопределенно кивнул на прохожих. — Люди…

— А-а… — сказал парень.

— Приходит, — вдруг сказал мужчина, дернув головой… — Чувствую, приходит… Черт!

— Что приходит? — спросил парень.

— Ломка, — процедил сквозь зубы мужчина. — Мне надо уколоться. Мне надо уколоться! А ты что принес?! Какую-то дрянь, которая годится только для малолеток… Идиот!

— Откуда же я могу достать, чем уколоться, — сказал, оправдываясь, парень. — Что смог, то и достал. Товар, между прочим, первый сорт. Посмотри…

— Заткнись, — сказал мужчина. — Мне надо уколоться…

К ним подошел какой-то оборванец без возраста. Лицо его было в оспинках. Он показал рукой куда-то в сторону, сделал неопределенный жест и улыбнулся бессмысленной улыбкой.