Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

А вот с лезгинской девушкой он потолковал. Беру, мол, тебя по закону шариата, будешь в моем саду плоды убирать. Не станет же он распинаться: люблю, мол, приди, зажги свет в моем доме… Не молодой…

Лезгинка очень даже обрадовалась. Прежде всего, потому что такой достойный мужчина сам, своими ногами пришел к ней с этим разговором, а не прислал кого-нибудь, как это обычно делают. Она, ему, конечно, ни слова, но видом своим, смущением своим выразила согласие. И с той поры сон покинул ее. Перед глазами стоял роскошный двор Мамы, тендир, в котором готовились эти удивительные кушанья. А яблоки гызылахмеди [10] Сорт яблок. !.. Объедение!

Зимой разгребешь под навесом снег, а оно лежит себе в листьях папоротника, как в теплой постели, красное-красное, откусишь — и от холода даже и вкус не сразу разберешь. А сам Мамы!.. Благородный человек. Не побьет, не обругает. Борода какая — так и тянет погладить. Только вот что-то не приходит. Этим моголам [11] Могол — так называют азербайджанцев лезгины. не больно-то можно верить. Не лезгин: тот слово сказал — все железно. Но только Мамы тоже слов на ветер не бросает. И лезгинке уже слышалось, как ее называют «Гелин баджи».

— Нет, «Гелин баджи» — это Гюльсум, старшая жена, а я буду «Бала баджи» — младшая. А Улькер я буду звать, как он, — Ширин баджи. Джорабы, что свяжу, сама буду носить и ему надену.

Она произнесла эти слова вслух и даже вздрогнула. Опять задумалась.

Да, Бала баджи. «Проходи, скажут, вперед, Бала баджи… Она из семьи нашего Мамы…»

Лезгинская девушка решила отыскать буйволенка и погнать его мимо дома Мамы, может, и прямо к нему в сад загнать, глядишь, что-нибудь и услышит. Да только где его, поганца, найдешь средь бела дня? А хоть и найдешь, что у Мамы, забор — безделка какая, чтоб буйволенок сквозь него прошел? Ох, хоть бы уж поскорей отворилась та дверь, чтоб избавиться ей от буйволицы и от буйвола. Мужчина в доме нужен, чтоб такую скотину прокормить. Без мужчины-то кто их сможет держат?!

Мамы, чтоб все обошлось без сучка без задоринки, решил ждать нарождения новой луны. Высчитал, что первый день новолуния приходится на пятницу. Выходит, дело его верное. Вот с этого он и начнет разговор с Ширин баджи. Не иначе, скажет он ей, сам Всевышний одобряет это дело.

В пятницу Мамы, словно решил сватать саму Улькер, зарезал барашка, взял кишмишу, рису и отправился к ней. И так он к ней заявился, так с ней говорил, что старуха наутро сама привела лезгинку к нему в дом. Живите вместе, сказала она, такова, видно, воля Аллаха.

Конечно, нашлись болтуны: для того, мол, на молодой женился, чтоб детей от нее иметь. Но болтунов этих сразу приструнили: «У человека каштаны пропадают, а вам бы только шутки шутить. Дай бог им счастья!».

И односельчане Мамы, сидевшие на пригретой солнцем лавочке у автобусной остановки, хором произнесли: «Аминь».

Была та пора, когда в жилах начинает бурлить кровь. Лиц людей, что собирались на поминки по Гасану Мамы, уже коснулась ранняя весна. Когда прочли фатиху, младшая дочь Улькер, мать четверых сыновей, завела такой разговор:

— Вы что ж, решили Садай дома оставить? Взрослая уже девушка.

— Почему дома? — хором произнесли обе вдовы Мамы.

— Да потому что у Мамы, слава богу, есть кому хозяйство оставить… Не бездетным с этого света ушел. Он Садай за родную почитал, хвалил всегда…

— Почему дома? — повторила лезгинская девушка. — Мамы выучил ее прилично говорить по-азербайджански. Найдется подходящий человек, выдадим. Нам-то что нужно? Клочок земли…

— Я уж и то парням своим сказала, чего, дескать, в стороны рветесь, будто жеребцы откормленные. Девочка Гюльсум Гелин баджи — наша, берите кто-нибудь. Девочка-то какая! Домовитая, сноровистая… — Дочь Улькер-гары явно таким образом закидывала удочку.

Улькер-гары громко вздохнула.

— Старой закалки был Мамы! — произнесла она, сверля дочь пронзительным взглядом.

Та сразу ее поняла:

— Ты чего несешь…. Да такую собака съест — животом будет маяться. Она же безрукая!..

Улькер-гары, как положено, провела ладонью по лицу. Дрожа, распрямила поджатые под себя ноги, кривые то ли от старости, то ли от такого вот сидения, и поднялась.

— Жалко его, уж так жалко, — сказала старуха, — благочестивый был человек. Осиротели мы без него.

Сказала и ушла.

— Алло, это покойницкое отделение мечети?