Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

И поэтому все делала строго по правилам, демонстрируя свое искусство. Если 6 еще Садай не была такой бестолочью!..

— Ну что ты щепки приволокла?! Индейку жарить на щепках? С ума сошла? Дров принеси!

Девочка недовольно сдвинула брови. Проворчала что-то, ушла…

— Со стороны поглядеть, подумаешь, не видела девочка, как индейку готовят.

Несмотря на то, что Гюльсум давно уже жила в этом доме, хорошая еда еще не вошла у нее в привычку, но она при случае всегда старалась заметить, что деликатесы у них не переводятся.

«Ох уж эти мне выскочки!..» — подумала Улькер.

Садай притащила охапку дров, бросила их у тендира и вдруг застонала — полено ударило ей по ноге.

— Иди, мой ноги и — в таз, выдави виноград! — строго сказала Гюльсум.

…Улькер смотрела, как под ногами из таза во все стороны летят брызги.

Неаккуратно, пришлют потом бекмез, откуда знать, как они его готовят!..

Гюльсум начинила индейку кизилом и мелко нарезанным луком, стала зашивать.

«Бестолковая все-таки баба, — думала Улькер, глядя, как она зашивает индейку, — не могла белые нитки взять. Неприятно же, когда черная тянется…»

Подвесив индейку на крюке, которым достают из тендира чуреки, хозяйка, чтобы не горел жир, подставила под нее тазик. Когда немного спустя тендир открыли, чтобы облить индейку шафрановым настоем, вокруг разнесся тот самый аромат, что сводит с ума соседей.

«Ах ты, растяпа! — мысленно обругала Улькер хозяйку. — Не пора же еще шафраном обливать».

Но вслух ничего не сказала. Старуха глядела, как Садай то и дело, вытирая нос рукавом пиджака, плюхает ногами в тазу, и представляла себе пухленькие белые ножки, глазки, янтарные, как виноградины, в руке своей ощущая тепло крошечной мягкой ручки. Давно это было, очень давно; искупав свою внучку — первую! — повязав на головку ей платок, чтоб не дай бог волосок не упал, она ставила девочку в таз с виноградом.

Девчушка скользила и, чтобы не упасть, совала ладошку ей в руки, а она, боясь оцарапать шелковистую ручку своими шершавыми ладонями, осторожно держала ее за запястье. Вереща, как пичужка, задыхаясь от хохота, девчушка, подпрыгивая, бежала по кругу. Будь ее воля, вот так и простояла бы всю свою жизнь, сжимая эту шелковистую ручку… Не ребенок был, а кусочек света, да и только.

После этих видений Садай в тазу с виноградом казалась просто чудовищем. «Да избавит меня Аллах, чтоб такая после смерти обмывала!..»

— Как старшая твоя внучка? — спросил Мамы, словно угадав, о чем думает гостья. — Сватают?..

— Как могут не сватать! — сердито ответила старуха. — Девушка, что ламповое стекло!..

— А помнишь, как ходить начинала? Ты тогда всю крапиву в саду повыдергала.

И опять у Улькер сжалось сердце. Опять увидела она свою внучку крошечной: вроде бы всю крапиву повырывала — нет, найдет где-то, и глядишь, уже плачет. И ямки ни одной не пропустит — в каждую свалится. Опять ощутила Улькер в своей руке крошечную ручонку. Расстроилась, будто только вот-вот обстрекалась крапивой ее внученька. И на Мамы разозлилась, стрекануть его захотелось.

— Ты что ж это, совсем плохой стал? Каштаны у тебя пропадают…

Мамы уже спохватился, что коснулся больного места, и, чтобы смягчить Улькер, сказал жалобно:

— Что делать, Ширин баджи, прошли мои времена… Единственное дитя Бог отнял — под старость лет от чужих зависишь…

Гюльсум переложила отжатый девочкой виноград в мешок, подвесила на дерево. В таз со стуком падали капли. Садай подставляла под них палец и облизывала. Улькер вздохнула: «Ребенок и есть ребенок…. Все они одинаковые». И опять ей вспомнилось, как внучка ее была малышкой. Тоже, бывало, все пальчик совала, попадет на него капля, завизжит от радости и давай лизать…

— Перестань палец лизать! Перед людьми нас срамишь! — прикрикнула Гюльсум на племянницу.

Чистюлей решила себя показать. Этого Улькер уже не выдержала.

— Что ж это у тебя получается: рука поганей ноги, что ли? Ты лучше глины щепотку в сок брось, прозрачней будет.

А Мамы, пожаловавшись Улькер, и сам вдруг поверил, что никуда не денешься — пришло его время зависеть от людей.

— Помощь тебе нужна, — сказала Улькер. — Людей надо звать, пускай соберут каштаны.

«Помощь тебе нужна». Мамы так и замер с открытым ртом.

Скоро неделя, как в деревне только и разговору: «У Мамы каштаны пропадают неубранные. Помощь нужна».

Он тогда чуть было не сказал Улькер: мне помощь нужна, и потому, мол, задумал я тут одну вещь… Но не сказал, сдержался. Человек пришел к тебе в дом, а ты ни с того ни с сего — бух ему… Так нельзя, на все есть свой порядок.