Зденек Плугарж - Если покинешь меня

— Вас напрасно сюда прислали, — как можно ласковее сказала она. — Здесь Privatsanatorium [99] Частный санаторий (нем.) . , тут за лечение платят деньги.

Штефанский понял. Он вытянул из кармана бумажник и начал на ладони раскладывать свои ничтожные сбережения.

— Нет, нет, — завертела головой монахиня, — поезжайте в городскую больницу, за ваше лечение там заплатит отдел социального обеспечения. Allgemeines Krankenhaus; запомните хорошенько.

Они отправились в путь. Штефанский быстро вспотел. Бронек был тяжелый. Мать шла как во сне, каждую минуту поглядывая на свои прекрасные новые ботинки. Сердце ее наполнялось тихой благодарностью.

— Swieta Panno nad Pannami, matko laski Boiej [100] Пресвятая дева, мать, угодная богу (польск.) . — тихо бормотала она, — ты удостоила свою покорную рабу великим счастьем, которое я не знаю чем и заслужила… Сотвори еще благодеяние, пусть Бронек выздоровеет раньше, чем придут бумаги на выезд в Канаду. Rozo duchowna, matko najczystsza [101] Розан души моей, пречистая дева (польск.) . .

Они доплелись до третьего угла. Штефанский, тяжело отдуваясь, посадил мальчика на выступавший край фундамента, чтобы перевести дух.

— Jak mowila ta abatysza? [102] Как говорила та монахиня? (польск.) . — Штефанский тыльной частью ладони вытер лоб. — Больница, но какая?

Его спутницы не могли вспомнить. Марию на морозном воздухе терзал кашель, лицо ее стало серовато-желтым. Девушка терялась в городском шуме. Трамваи, бесшумно проплывающие автомобили, незнакомые униформы — все это было новое, ранее неведомое, волнующее.

— Больница, а не санаторий! — Штефанский схватил случайного прохожего за рукав. Тот посылал его обратно, в сторону санатория. Поляк вертел головой, чертыхался на непонятном силезском наречии, доказывая, что он уже там был, размахивал руками. Наконец тот понял и показал дорогу в больницу.

Но в больнице был неприемный день. Штефанские отказались уходить. Мать с Бронеком на руках решительно уселась на лестнице. Сам поляк тем временем ругался с дежурным вахтером. Тот, в свою очередь, не оставался в долгу.

— Вам нужно идти к францисканцам. Там сегодня принимают, поймите, наконец, не готтентот же вы. Это за храмом святого Себальда, и не задерживайте меня, идите себе, милейший!

Бронек тихо стонал, щеки его пылали от жара, мальчик стучал зубами и облизывал пересохшие губы. Штефанскому и в голову не пришло поймать за рукав кого-нибудь в белом халате и заставить его хотя бы посмотреть, в каком положении мальчик.

Вместо этого они снова побрели по городу. Штефанская вдруг почувствовала, что новые ботинки сжимают ей ноги. Такие прекрасные ботинки из прочной кожи! Но именно эта их особенность никак не соответствовала ее изуродованным щиколоткам. Штефанский от усталости не мог идти дальше. Вся семья уселась отдохнуть на кромку тротуара. Мамаша Штефанская наполовину вынула ноги из ботинок. Ох, какое это было облегчение!

— Если бы вот теперь здесь шел Казимир, — сказала Мария мечтательно и закашлялась.

— Ты глупая гусыня! — сказала мамаша, почувствовав ненависть к своим собственным ногам.

Светло-голубые глаза Марии начали всматриваться в лица молодых мужчин, проходивших по тротуару. Но они, едва на нее взглянув, равнодушно отворачивались. В этой больной девице не было ничего, что хоть в какой-либо степени могло вызвать к ней интерес.

Родители сидели на тротуаре, как цыгане. Мария стыдилась их. Она с тихим восхищением стала рассматривать выставленные в витрине нейлоновые сумочки. Потом, глядя в стекло большой витрины, как в зеркало, поправила голубой берет на голове, кокетливо взбила белокурые локоны, повертела головой туда-сюда, осталась не особенно довольна собой и, наконец, повернулась спиной к своему собственному отражению в стекле. Мамаша вытащила из кармана кусок сухого хлеба и попыталась покормить Бронека. Он отказывался, отмахивался и чуть не выбил хлеб из ее рук. Тогда мать стала сама жевать, глядя отсутствующими глазами на уличное движение, но потом опомнилась и остаток хлеба отдала Марии.

И опять уныло потащились они по городу, останавливая прохожих и расспрашивая. Теперь они шли по правильной дороге, но их остановки для отдыха становились все чаще и чаще. У Штефанского от усталости начало колоть в боку, моментами он терял надежду, что они вообще дойдут когда-нибудь до этих самых францисканцев. Отец передал ребенка жене.

Мальчик слабым, чужим голосом попросил воды. Мамаша осмотрелась вокруг и шагах в ста увидела фонтан. Около дома, где они в этот момент находились, стояли заполненные мусором железные урны. В одной из них блестела банка из-под консервов. Штефанская передала свою ношу на руки Марии, а сама, взяв консервную банку, поплелась к фонтану. Она мыла банку долго, ругая себя за то, что послушала Гонзика: ведь банка Бронека была чистенькая, а на стенках этой налипли противные остатки сала, которые никак не удавалось смыть ледяной водой.