Зденек Плугарж - Если покинешь меня

— Ты все еще здесь? — Он сдвинул со лба белую форменную фуражку и потянул себя за ус. Его серые глаза хитро улыбались. — Как я мог о тебе забыть? Теперь мы должны тебя кормить до самой Германии!..

— Валка. Aussteigen [178] Выходите (нем.) . .

Гонзик выскочил из автобуса, калейдоскоп минувших дней растаял.

Знакомая асфальтовая дорожка, вывеска на столбике возле ворот: «Camp Valka». Он озадаченно посмотрел наверх: над входом в канцелярию — черный флаг. Гонзик пожал плечами. Он зашагал дальше, мимо склада, барака полиции, почты.

Вдруг шаг его отяжелел, стал медленнее, словно ноги его налились свинцом: каждый из тех, кто двигался ему навстречу, мог быть Каткой, Вацлавом, старухой Штефанской, Иреной…

Гонзик подтянулся и заставил себя успокоиться. Вот и улочка. Но что это? Гонзик остолбенел: на том месте, где должен был быть их барак, — гора мусора, голый кирпичный прямоугольник фундамента, обрывки толя, заржавленное колено водопроводной трубы, оборванный шнур, патрон с разбитой лампочкой.

Команда лагерников разбирала соседний барак. Гонзик поймал за рукав одного из работающих:

— А где те, которые здесь жили?

Юнец вынул сигаретку изо рта.

— Ну и вопрос! Вероятно, квартируют в гренландском посольстве!

Гонзик с замиранием сердца постучал в дверь управления лагеря. Медвидек его совсем не узнал. Он повел его в заднюю комнату, как новичка, тискал его руки, наваливался плечом.

Папаша Кодл прищурил глаза, наклонил голову набок.

— Имя твое я забыл, но эти веснушки и очки знаю, приятель!

Гонзик назвал себя.

— Иди сюда, дитя мое, дай обнять тебя! Потерявшаяся овечка покорно вернулась к своему старому пастырю. Ну-с, как там на белом свете? Везде хорошо, а в Валке лучше?! Так-то вот! Да ты садись, рассказывай.

Он налил гостю рюмочку; ангорский кот плавно прошелся по комнате и вскочил к хозяину на колени.

— И что бы тебе приехать на день раньше! В Валке вчера был праздник, еще сегодня братья облизываются! Папаша Кодл, друг ты мой, с понедельника стал начальником Валки! Господин Зиберт умер, упокой, господи, его душу. Натерпелся он, бедняга, досыта.

Пузырьки слюны вздувались и лопались в уголках его мягких подвижных губ, рука с длинным ногтем на мизинце ласково почесывала сладко мурлыкавшего кота.

— Теперь старый папаша Кодл покажет, что может сделать чешский патриот для своих людей на чужбине. Ты увидишь, каким станет лагерь! Никаких блох и клопов. Старые хибары уничтожу! Изолированный участок для словаков. Пусть себе там сидят! Венгерскую сволочь — на дальний конец, за церковь! А евреи пускай убираются в Реклингхаузен, Регенсбург, Оффенбах или хоть в задницу. Но здесь я их не потерплю.

Он выпил вина, вытер ладонью рот, ударил себя в грудь.

— Я устрою тут наших ребят как дома! — Он повысил голос сразу на два тона и немного подался вперед. — Только ненадолго это все. Верь мне, Гонзик: божьи мельницы мелют медленно, но верно. Скоро мы все вместе будем любоваться на нашу стобашенную, сидя за рюмкой вельтлина в «Золотом колодце».

Он пошатнулся, грязными пальцами помял серьгу в ухе, а другой рукой ткнул Гонзика в грудь.

— Ты, я, мы все, целая наша западная армия возвратится со щитом победы, верь мне! Мы встанем у кормила, а те, что отсиживались дома и лишь скулили о терроре, пойдут ко всем чертям! Коллаборационистов — за решетку, а коммунистов вздернем на фонарные столбы!

Гонзик понял, что папаша Кодл пьян.

— Где теперь живет Катка Тиц?

— Кто, кто?

Гонзик побледнел.

— Жила в тридцать шестой.

— Катка… Ага, ты прав, о черт, что делается с моей памятью! — Папаша Кодл растопыренной пятерней стал взбивать свою шевелюру. — Где живет Катка, тебе точно скажет девица в приемной…

— А Вацлав Юрен?

Папаша Кодл оставил в покое свои волосы и как-то странно посмотрел Гонзику в лицо.

— Ну, этот… — Папаша Кодл приставил к виску указательный палец. — Пиф-паф… Бог знает что ему, дурню, в голову взбрело…

Гонзик вскочил.

Кот в ужасе шарахнулся прочь с колен папаши Кодла.

— Фуй, ты чего пугаешь моего Микки? Говорю тебе: бабахнулся, и все тут!

— Когда?..

— Что я, гимназистка, чтобы вести дневник? Так месяца четыре тому назад.

Гонзик не помнил, как выбежал из управления лагеря. Он шел по двору, слышал звук собственных шагов и вдруг поймал себя на том, что как-то странно волочит ноги по песку. «Куда я плетусь, — подумал он. — Ведь я забыл спросить, где живет Катка!» Он вернулся, но в канцелярию не вошел, а остался стоять посреди двора, бессознательно глядя на черный траурный флаг, реявший на слабом ветру.