Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Я тоже. Знаете, почему?

— Не знаю.

— Если кому-то из них и довелось пережить такую встречу, они никогда никому о ней не рассказали.

Саранцев полностью согласился с мнением генерала и ничего не сказал. В отличие от собеседника, сам он тогда ничего подобного не пережил, войн не вёл, даже маленьких, и не хотел выглядеть без причины высокопарным.

— Вот и выходит: все жители оккупированных врагом территорий оказываются его заложниками. Либо сдавайся, либо убей некоторую их часть, освобождая большинство от захватчиков. Привлекательная дилемма? — напирал Покровский.

— Вовсе нет.

— Вот именно. Между тем, каждый, кто берётся возглавлять государство, заранее принимает на себя ответственность за гибель сограждан в подобных обстоятельствах. Честь и хвала тому, кто сумеет их избежать, а если нет? Страна огромная, все беды руками не разведёшь. Тем более, сразу. В общем, либо уходи в отставку, то есть передавай другому человеку оказанное тебе доверие, либо отвечай за всё. Люди погибли, но сама по себе трагедия — ещё не приговор. Вопрос в другом: сделал ли ты всё, от тебя зависящее, для спасения жизней, а лучше — для предотвращения катастрофы? Если сделал, твоя совесть чиста.

— Чиста? — не поверил Игорь Петрович.

— Чиста. Так же, как у лётчиков, бомбивших Ржев и Воронеж, занятые гитлеровскими войсками. Так же, как у генерала, одержавшего победу с минимальными потерями. Но всё же с потерями.

— Но чувство вины всё равно остаётся? Даже Твардовский писал о вине перед павшими, хотя он-то уж точно не отвечал за смерти других людей.

— Твардовский писал о скомканном чувстве по отношению к погибшим именно в отсутствие собственной вины. Почему я вернулся с войны, а кто-то другой — нет? Вот вопрос, который может лишить сна выживших. Если судьба меня пощадила, я должен кому-то вернуть долг? Должен оправдать своё дальнейшее существование? Если Бог есть, и он решил оставить меня на земле, я должен ответить на поставленный им вопрос? Или на много вопросов? Мне следует принять его решение как должное и жить спокойно? А вдруг он ждёт от меня именно беспокойства и неуёмности в попытках достичь совершенства в чём бы то ни было?

— Но я всё равно не понимаю, почему вы не хотите появиться на похоронах. Вы бы могли просто продемонстрировать своё сочувствие, оказать поддержку.

— Потому что не хочу смотреть на разбомбленные мной дома во Ржеве и высказывать сожаление разбомбленным. Я исполнил свой долг до конца. Как и они, погибшие. Но я остался жив, в отличие от них. Если приду на их похороны, я буду выглядеть виновным, а я — командир, оставшийся на этом свете и готовый оправдать свою дальнейшую жизнь. Мои сокрушения ничего не стоят, значение имеет только отсутствие новых катастроф. Я отдам почести павшим, только если боевики не будут больше захватывать больницы, школы и театры, а подводные лодки перестанут тонуть. И я уверен — я могу это сделать. Ржев в сорок первом сдали быстро, а назад отбивали полтора года. Как вы думаете, кто его больше бомбил — наши или немцы?

— Понятия не имею, — вновь расписался в своём бессилии Саранцев. Моральные загадки Покровского вымотали из него душу.

— Войска входили в города, которые перед тем обстреливали и бомбили, но в итоге они их освободили. И любые попытки доказывать спустя десятилетия, что всё можно было сделать лучше, быстрее и с меньшими потерями — смехотворны. История уже состоялась, все роли сыграны, занавес опустился. Переиграть ничего нельзя, остаётся только одно утверждение — мы победили, вопреки стратегически безупречным выкладкам и расчётам врага. Никто не может понять, каким образом мы сделали невозможное, сейчас уже и мы сами не понимаем. Лично я думаю — через веру в высшую справедливость.

— Справедливость — понятие субъективное. Представление о ней у разных людей и представителей разных культур в некоторых отношениях может очень сильно различаться.

— Пусть различается. Я — не президент мира и не обязан подстраиваться под чужие взгляды. А в России фундаментальные идеалы православных, мусульман и буддистов, равно как советских атеистов, близки друг к другу и уж точно не могут послужить основанием для развала общества не враждебные лагеря. У нас и до коммунистов, не только при них, деньги считались злом, а сейчас — и подавно. Я не говорю, что все хотят жить в нищете, но подавляющее большинство не хочет впасть в рабство к деньгам и не считает для себя возможным добывать их любыми средствами.