Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Ну, спасибо тебе.

— Да пожалуйста. Где ты видел девчонок старших классов, восхищённых своими одноклассниками? Им выпускников подавай, студентов и так далее.

— Знаете, я тоже что-то припоминаю, — сказала вдруг Елена Николаевна. — Честно говоря, за Верой я ничего не заметила, но вот её мать как-то принялась шутить по поводу сонетов своей дочери, посвящённых некому романтическому предмету. Но я тогда не попыталась ничего выяснить — девочка спокойная, характер совершенно не истеричный. Я подумала — с собой она точно ничего не сделает, так пусть помечтает о принце, пока молоденькая. Потом-то такие мечты дороже обходятся, если раннего опыта нет. Анечка, а вы с ней разве дружили? Я тоже ничего не замечала. Вот так на старости лет и обнаружишь собственную профнепригодость.

— Мы не дружили. Просто однажды я спросила, зачем она себя выдаёт пламенными взглядами, а она испугалась. Потом я ей пообещала никому не рассказывать до самой смерти, а она вдруг обрадовалась и стала говорить. По-моему, не меньше получаса расписывала твои привлекательные стороны, Игорь Петрович, а я слушала и поражалась.

— А лечиться ты ей тогда не посоветовала? Глядишь, и жизнь бы ей спасла.

— Нет, не посоветовала. Я заслушалась.

— Ты же меня в упор не замечала, и вдруг заслушалась рассказом помешанной обо мне?

— Представь себе. Все твои подвиги чуть не с первого класса вспомнила — я под конец даже ей позавидовала. Счастливая, думаю, прямо в роман Жорж Санд поселилась. Я бы тогда и сама не отказалась.

— И какие же подвиги она мне приписала?

— Откуда я помню? Ты от меня слишком много хочешь. Я ведь тебе жизнь не посвятила. Ерунду всякую приплела — то ты честно признался в разбитом окне, хотя очевидных улик не имелось, то в критический момент на каком-то уроке отдал ей лишний карандаш, когда у неё свой сломался.

— И ты ей позавидовала.

— Представь себе, позавидовала. Её жизнь стоила больше моей. Я оставалась ребёнком, она повзрослела. Тогда, разумеется, я не могла понять своих ощущений, осознание пришло позже.

— Тебе повезло, — царапнул Саранцев Корсунскую. — В таком телячьем возрасте могла бы заразиться от неё и в итоге тоже пустить свою жизнь под откос.

— Я не смогла. Я пыталась, очень хотела сравняться с Верой, но ничего не вышло. Стала присматриваться к парням из своего круга общения — то есть, вела себя как последняя дура. Довольно быстро догадалась, что самостоятельно назначить себе предмет не смогу, нужно ждать случайности.

— Долго ждала?

— Долго. Вышла замуж, родила детей, живу счастливо, хотя всякое случалось, но так и не дождалась.

— А твой муж об этом знает?

— Он хороший человек. Я хочу с ним состариться. О чём он должен знать?

— О Вере Кругловой и о твоём несбывшемся желании с ней сравняться.

— Мои желания не имеют ни малейшего отношения к моей семье. Я уже давно не хочу счастья себе одной — только нам всем. Детский эгоизм давно рассеялся в воздухе. Почему я вообще оказалась в центре нашего разговора?

— Так случилось. Спешу тебя порадовать — тебе повезло в жизни.

— Повезло. А вот ты себя обокрал.

— Я себя спас. Твоя Вера Круглова не могла стать ничьей женой, в том числе моей. Живые люди никогда не выдерживают соревнования с идеалом.

— Но ты же её не заметил, просто не заметил! И даже сейчас остался равнодушным.

— Конечно, остался. А чего ты хотела — чтобы я сейчас сорвался с места и помчался куда-то вдаль исправлять ошибки молодости? Это даже не ошибка молодости — так называют совсем другое. Это — вообще ничего.

— Нет, Анечка, я думаю, ты всё же зря набросилась на Игоря с обвинениями. Нельзя требовать от мальчишки, школьника, умения прозреть человеческую душу. Веру лично мне жалко, но винить за неё некого.

— Нет, Елена Николаевна, виноватые есть всегда. Я ведь не требую никаких подвигов — пусть он просто испытает сожаление.

— Разве можно требовать сожаления? Если его нет, оно уж точно не возникнет по требованию со стороны, — усмехнулся Саранцев.

— Так почему же его нет? У тебя совсем нет души?

— У меня есть душа. Возможно, я даже пожалею Веру Круглову, но только вечером, когда ты со своей прокурорской позицией отойдёшь на второй план. Вернусь домой, выпью чайку, посмотрю в окно, задумаюсь и сокрушусь душой. А сейчас я вижу только тебя и твою нетерпимость, поэтому встаю в боевую стойку и отражаю нападение.

Опустилась тишина, собравшиеся за столом люди смотрели в свои тарелки и думали о невозможности счастья на Земле. Кораблёва-Корсунская злилась на Саранцева за бесчувственность, на Елену Николаевну — за желание спасти бывшего ученика от правды, на Конопляника — за отстранённость. Игорь Петрович возмущался неизбывным желанием Корсунской изобразить его виновником человеческой трагедии, жалел Елену Николаевну за испорченный юбилей и совсем забыл о Мишке. Елена Николаевна переживала за разволновавшуюся Аню, беспокоилась об авторитете Саранцева и думала о необходимости вовлечь в дальнейший разговор Конопляника, дабы тот своим несокрушимым спокойствием поспособствовал охлаждению накалившейся атмосферы. Вера Круглова незримо присутствовала и добивалась воспоминаний о себе, но по преимуществу безуспешно.