Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Давайте, я не против.

— Хотите по скверику пока прогуляться? Ноги разомнём, языки потренируем перед дискуссией. Вы любите азарт?

— Азарт? — удивилась Наташа, направляясь вслед за Ладновым вдоль по дорожке, стараясь не наступать в глубокие щели с проросшей травой между плитками. — Могу иногда загореться, но это мне мешает. Я люблю сосредоточенность.

— Похвально. Но без азарта в драку лучше и не влезать. Море должно быть по колено, о возможных последствиях думать нельзя. Подлеца следует бить наотмашь и не думать о приспешниках у него за спиной. Другого способа победить человечество пока не выработало. Разве только напасть втроём на одного, но это — уже капитуляция, потому что трое честных людей не нападают на одного подонка. Наоборот — сколько угодно.

— Я вообще-то драку не имела в виду, — озадаченно заметила Наташа.

— Разумеется, не имели. Нисколько не сомневаюсь. Но в моей жизни случались диспуты столетия. Иногда казалось — живым не уйду, иногда реально светила решётка. А пару раз доходило до рукоприкладства. И тут уж без азарта — никуда.

— Разве можно в состоянии азарта здраво рассуждать?

— Зависит от человека. Я, например, по-настоящему мобилизуюсь только когда вхожу в раж. Не вижу и не слышу посторонних звуков и картинок, память становится компьютерной, язык сам собой выдаёт хлёсткие словесные связки — потом вспоминаю и сам удивляюсь.

— А я наоборот. Начинаю волноваться и даже забываю слова, которые специально заучивала наизусть. Просто хочется оппоненту глаза выцарапать от бессилия.

— Вы, Наташа, по природе своей не нападающий, а защитник. Вам не следует бросаться вперёд, вы наблюдайте за спором со стороны, мысленно формулируйте собственную точку зрения и в удобный момент выдвигайте свой аргумент. Мы с вами можем составить тандем. Я иду в атаку, вы прикрываете фланги.

— Вы говорите о дискуссии как о бое, а я вообще не могу представить, о чём речь. Как выглядит атака и где у спора фланги?

— Чепуха, не запугивайте себя. Любое дело следует начать, и только позже придёт опыт.

— Я и со стороны не умею наблюдать. Если не согласна с выступающим, просто в глазах темнеет.

— Значит, начинайте с аутотренинга. Как потемнеет в глазах — вспомните наш разговор, глубоко вдохните, потом выдохните, закройте глаза и уговорите себя успокоиться.

— Уговорить себя?

— Уговорить себя. Очень просто: следует только повторять «я спокойна, я спокойна», пока в самом деле не успокоитесь. А там можно снова начать слушать и делать выводы. Начнёте волноваться — опять аутотренингом по нервам, и ещё раз. Нужно уметь спорить — никогда не помешает в жизни.

— А если у меня не возникнет собственная точка зрения? Она же не возьмётся откуда-нибудь из космоса — нужно разбираться в проблеме.

— Именно из космоса и возьмётся, если научитесь сдерживать темперамент. Идеи всегда приходят ниоткуда, когда наступает их время.

Гуляющие немного помолчали. Наташа смотрела на мокрые от недавнего дождя деревянные скамейки и думала о своём немолодом собеседнике. Он не молод, многое в своей жизни видел, и сейчас ему стоило бы присесть, а не расхаживать здесь вместе с ней.

— Пётр Сергеевич, а вы испугались, когда вас арестовывали? Я иногда пытаюсь представить жизнь в тюремной камере, и просто оторопь берёт. Со мной, наверное, случилась бы истерика. Кто-то запирает у тебя за спиной дверь, и ты не можешь её открыть по собственному желанию — настоящий ночной кошмар.

— Вы, Наташенька, снова впадаете в эмоции, а они в тюрьме уж точно ни к чему. Когда органы стали ломиться к нам в дверь, я первым делом подумал — не вовремя. Звучит странно — можно подумать, существует удобное время для ареста. Но жена была глубоко беременна — больше за них испугался. Всегда удивлялся, зачем гэбисты сами себя подставили. Одно дело — сообщение в западной прессе об аресте очередного диссидента, совсем другое — об аресте мужа беременной женщины. Подождали бы хоть, пока Колька родится — и то эффект получился бы меньшим.

— Она плакала?

— Ещё чего! Такого подарка Маринка им ни за что бы не сделала. Не знаю, может потом и прослезилась — я бы ничего не имел против, но никогда у неё не интересовался. Захочет — сама расскажет. Она мне понравилась тогда, во время обыска. Мы нелегальную литературу и не думали прятать — она у нас в книжном шкафу стояла. Думали — всё равно в нашей квартирке деть её некуда, кроме как под диван засунуть. Зачем же сыщиков смешить своей дуростью и доставлять им удовольствие своей трусостью. Вот и устроили демонстрацию — мол, плевать мы на вас хотели с вашим беззаконием. С другой стороны — такое поведение можно расценить и как весьма эффективный способ маскировки. Ведь в чём состоит одна из особенностей советской борьбы с инакомыслием? Запрещённая литература была, а её официальных списков никогда не было. Вполне логично было бы со стороны государства с чисто юридической точки зрения — кодифицировать идеологические запреты и снять проблему разночтений. Каждый советский гражданин сам должен был догадываться, какие книги запрещены, а какие нет. Поскольку за некоторые опусы, в том числе литературные, полагалась тюрьма, политика вполне идиотская. Выходит, власть хотела посадить побольше людей, в том числе тех, кто не полез бы на рожон, если бы ему внятно объяснили, что можно и что нельзя.