Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Так иногда странно бывает… — начала вдруг нарушительница спокойствия, но тоже осеклась.

Все понимали её вину и боялись неосторожным замечанием вызвать новый приступ негодования. Ведь никто не понимал причины предыдущей вспышки, и каждый представлял дальнейший диалог как минное поле.

— Нет, так продолжаться не может, — решительно провозгласил Саранцев. — Надо, наконец, разобраться и покончить с этим скандалом. И тогда, и сейчас все понимают — у тебя ко мне претензии, но никто не понимает их сущности. Прекращай делать фигуры умолчания и просто скажи, в чём дело.

Корсунская помолчала под взглядами всего сообщества, потом тихо сказала:

— Ты своими вопросами только доказываешь мою правоту. Действительно, хочешь послушать?

— Действительно, хочу. Уже много лет. Ты думаешь, почему я до сих пор помню эту историю?

— Помнишь историю?

— Помню, поэтому и спрашиваю.

— А Веру помнишь?

— Какую Веру?

— Веру Круглову. Я так и думала — даже не помнишь.

Саранцев помнил, но смутно — кажется, знакомые имя и фамилия. Вспомнить внешность и хоть что-нибудь ещё не получалось.

— Помню или не помню — какая разница? Я уж точно ничего ужасного ей не сделал.

— Вот именно — не сделал. Елена Николаевна, помните её?

— Да-да, припоминаю. Тихая девочка, внимательная, сидела всегда на передней парте, руку не поднимала, но на вопросы учителя и у доски всегда отвечала. Мать у неё была разговорчивая, после родительских собраний любила кулинарными рецептами делиться.

— Хорошо, вспомнили Веру Круглову, — нетерпеливо отозвался Саранцев. — Зачем ты о ней заговорила?

— Потому что ты сам захотел — в ней всё дело. Ты разрушил её жизнь.

— Я?

— Да, ты.

— Ещё в школе разрушил чью-то жизнь и даже не заметил?

— В школе ты только начал, закончил потом.

— Начал что? По-моему, я ни слова ей не сказал.

— Вот именно.

— Что вот именно?

— Ни слова не сказал. Между прочим, она несколько тетрадей исписала стихами.

— Какими ещё стихами?

— Обыкновенными — плохими. Но о тебе.

— Обо мне? Надеюсь, не матом? Раз уж я разрушил её жизнь.

— Это я сказала — разрушил. Она-то думает иначе. Всё вырезки о тебе собирает.

— Зачем?

— Потому что дура. Уже давно не надеется, просто гордится тобой. После школы скучала, пока ты в прессе и в телевизоре не возник, а потом обрадовалась и стала создавать о тебе энциклопедию — половину зарплаты тратит на журналы и газеты, в Интернете тоже сидит исключительно ради тебя.

— И чего ты хочешь от меня?

— Ничего. Уже давно нельзя ничего поделать. Замуж она не вышла, по-моему — вообще ни с одним мужчиной не была, и детей у неё уже никогда не будет.

— Если ничего нельзя поделать, какие претензии ко мне?

— Никаких.

Саранцев замолчал, с недоумением разглядывая обращённое к нему ухо Корсунской. Она очень хочет его уязвить, но добивается поставленной цели с изяществом бегемота. С какой стати ему переживать за какую-то сумасшедшую? Может, она ещё и не одна такая.

— Если претензий нет, зачем весь этот концерт?

— Я просто жду, вот и всё.

— Чего ждешь?

— Проснётся в тебе когда-нибудь человек или нет.

— Причём здесь человек? Я её изнасиловал, соблазнил, бросил беременной или с ребёнком?

— Нет. Только прошёл мимо.

— Мимо? Всё мое преступление состоит в том, что в школе я не заметил какую-то безумную девицу?

— Почему безумную?

— Потому что всё, что я о ней знаю с твоих слов, говорит о психическом заболевании. Все нормальные люди очень скоро забывают школьные страсти и начинают жить по-настоящему.

— Я думаю, она как раз и живёт по-настоящему.

— Если бы все так жили, человечество давно бы вымерло.

— Если бы все так жили, наступил бы земной рай. Ей от тебя ничего не нужно, даже сейчас. Она никогда не порывалась написать тебе ни строчки — достаточно видеть тебя в новостях. И она счастлива.

— Если она счастлива, то и меня не в чем обвинить.

— Ты можешь остановиться хоть на минуту и понять простую вещь: человек посвятил тебе жизнь и ничего не взял взамен!

— Думаю, если ФСО узнаёт о её существовании, то возьмёт на учёт как одержимую. Почему я должен переживать по поводу чьего-то психического сдвига? Это проблема семьи.

— Я ведь не о юридической ответственности говорю, успокойся. И не о политическом осложнении — её невозможно использовать против тебя. Я говорю об отношениях между людьми, а ты влез на баррикаду, как революционер накануне героической гибели, и машешь оттуда флагом. Я ведь и знать её не знала, пока не заметила её взгляд. Я тогда ещё страшно удивилась — нашла же, о ком млеть.