Юлиу Эдлис: Танья

Сеньора Чечилия без особого труда тут же усвоила Танино имя, произнося его, правда, чуть смягченно: «Танья», и потребовала, чтобы та называла ее мамой.

В Москву Таня отбыла уже нареченной невестой, и всю дорогу оркестр, хор и танцевальный коллектив беспробудно пили за здоровье и счастье молодых, а Родольфо еще долго стоял на дебаркадере «Терминале», маша вслед поезду, и не сразу ушел даже тогда, когда последний вагон давно уже скрылся из вида.

Таня поставила перед Родольфо лишь два непременных условия: чтобы венчание состоялось в православном храме и чтобы свадьба была сыграна обязательно в ресторане. Что же до подвенечного платья и фаты, то Родольфо незачем тратиться, в гардеробной ансамбля найдется все необходимое, и эта Танина трезвая расчетливость так пришлась по душе сеньоре Чечилии, что она, убежденная католичка, согласилась на венчание по восточному обряду.

Родольфо ничего не оставалось, как принять все Танины условия, хотя он и отдавал себе отчет, что этот шаг означает не только конец его миссионерской, лелеемой еще с детства мечты, ради которой, собственно, он и выучился русскому языку, но и полный разрыв с римской апостольской католической церковью. Ему еще предстояло объяснить своему духовному наставнику, пристроившему его в Общество дружбы, свой неожиданный и кощунственный шаг, но внезапно, с легкостью, поразившей его самого, решил просто-напросто не попадаться ему на глаза и никаких объяснений не давать. И не без некоторой самодовольной гордости — хоть и не без страха возможной, а то и неминуемой Божьей кары — подумал, что сейчас он совершил, может быть, первый в своей жизни мужской поступок. Точнее — второй, потому что утром того дня, когда Таня должна была уезжать и перед смотринами у будущей свекрови, она для верности и чтобы ему было легче сжечь все корабли, в отсутствии подруг, ушедших из гостиницы сделать последние покупки на вещевом рынке в Порта Портезе, помогла Родольфо сбросить с себя тяжкие оковы девства.

Впрочем, и без этого у него и на уме не было отступать.

В Москве Танины родители отнеслись к выбору дочери и к скорому расставанию с ней вполне равнодушно и даже с некоторым облегчением — что ни говори, а станет гораздо просторнее в их квартире-распашонке в панельном доме в Медведкове. Были они люди простые и, как водится, пьющие, и Таня, став танцовщицей, уже давно, собственно говоря, ушла из их привычной жизни от аванса до зарплаты, дотянуть до которой они могли, лишь сдавая пустые бутылки в пункт приема стеклотары.

Свадьбу сыграли всем ансамблем в ресторане рядом с театром на Таганке, но впоследствии Родольфо мало что мог вспомнить о ней, потому что был счастлив и к тому же, не усвоив еще хорошо обычаев страны своей невесты, слишком прямо понимал тосты с требованием «пей до дна!» и уже через какой-нибудь час заснул сладким сном неведения на поставленных в ряд трех стульях, но и во сне с его щекастого румяного лица, опушенного рыжеватым, словно бок персика, пушком, не сходила радостная и умиротворенная улыбка. А свадьба гуляла далеко за полночь, и подружки — скорее по стародавнему обычаю, чем от души, несколько уязвленной понятной завистью к свалившейся на Таню удаче, — поплакали, попричитали, а директор Центрального Дома культуры железнодорожников вместе с ценными подарками от коллектива в виде набора бокалов и рюмок якобы из горного хрусталя наградил Таню Почетной грамотой в искусно вырезанной детьми из кружка «Сделай сам» рамочке с виньетками.

А еще через неделю, в течение которой Таня и Родольфо обегали московские магазины, запасаясь гораздо более дешевым, чем пришлось бы заплатить в Италии, приданым: настоящими пуховыми подушками, льняными скатертями, постельным бельем и недорогим чайным сервизом в крупных цветах, а также, уже для одного удовольствия, расписной посудой из Гжели, — еще через неделю молодожены укатили в Рим.

В Транстевере им была отведена одна из трех тесных комнат, во второй ютились сестры Родольфо, в третьей, побольше, жила сеньора Чечилия, женщина хозяйственная, властная, сразу же недвусмысленно указавшая Тане на ее место в семье — место невестки в доме хозяйки-свекрови. Ей же Родольфо, как и прежде, отдавал все заработанные деньги, правда, краснея и коря себя, утаивал сколько-то, чтобы было на что ублажать и баловать молодую жену. Баловство это, надо признаться, ограничивалось замечательным и в большом количестве римским мороженым и кока-колой во время долгих прогулок по Корсо от пьяцца Венеция до пьяцца дель Пополо, а также по улице Кондотти, где расположены самые роскошные магазины мод, от витрин которых Таня не могла оторвать глаз, и забытое мороженое в узком и высоком вафельном стаканчике таяло и капало ей на платье. Еще они любили ходить на пьяцца Фарнезе, на Кампо де Фиори или на пьяцца Навонна с тремя ее фонтанами с наядами и тритонами, из пастей которых бьют тугие струи воды, и с бесчисленными ресторанами, на посетителей которых они только и могли что смотреть издали — цены тут бешеные. Но они не завидовали им, потому что однажды на узенькой и короткой улочке Стадерари, на которой по обе ее стороны сидят вечерами при свечах предсказатели и гадалки, старый и вполне достойный доверия профессор — так он сам представился — астрологии и прочих оккультных наук пообещал, что очень скоро им с Родольфо предстоит разбогатеть и не то что посидеть в кафе «Три ступени» на пьяцца Навонна, но и позволить себе чашку-другую чая с воздушным печеньем в «Кафе Греко», а это не только для Тани, но с давних пор и для Родольфо было пределом мечтаний.