Шарль Рамю - Великий страх в горах

Ромен целился, стрелял, промахивался.

Из ружейного ствола вырывался второй ствол, ствол дыма, а приклад ударял стрелявшему в плечо; потом Ромен поднимал ружье и ждал, что белка упадет, но белка все не падала.

Но тут начинала кричать сойка, и Ромен бросался за сойкой.

Так уж он был устроен, такова была его натура, и, уступая ей, он бегал среди стволов и по каменным осыпям, спускаясь и подымаясь по крутым склонам, устланным скользкими иголками, и по каменистым уступам; в конце концов, он очутился там, где уже не было деревьев, в месте, с которого он мог видеть верхушки елей, росших ниже по склону, на эти верхушки сели голуби; он выстрелил по голубям, голуби испугались и полетели прямо, на другой склон ущелья, за несколько секунд совершив путь, на который человеку понадобится несколько часов. Бедный Ромен, ему придется спуститься, а потом подняться, преодолев тысячи мелких препятствий, тогда как они могут просто лететь по своей дороге, прекрасной ровной воздушной дороге…

Ромен бегал за голубями и за сойками, не раз рискуя сломать себе шею; было уже за полдень, а мул все ждал его у тропы. Короче, в лавке Ромен появился только после двух.

В ответ на все вопросы он рассказывал историю, которую сочинил по пути, на что времени у него было достаточно: «Да вот, телка убежала, пришлось ловить». Потом ему захотелось поесть и выпить, особенно выпить.

Он ел и пил; а она пришла туда первой (в шестой или седьмой уж раз); увидев Ромена, спокойно сидящего за столом с бутылкой, она от радости изменилась в лице; от радости кровь сначала прилила к сердцу, а оно вытолкнуло ее вверх, отчего у девушки налились вены на шее и начали гореть уши.

Она подошла прямо к Ромену:

— Господи, Ромен, что случилось?

А он:

— Да ничего.

И в который уж раз принялся рассказывать свою историю:

— Убежала телка, мы побежали за ней, поэтому и задержались.

Он опорожнил стакан, а ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Она спросила:

— У тебя для меня что-нибудь есть?

Она, наконец, вспомнила о письме, которое Ромен должен был ей принести, а он, разумеется, о нем совсем позабыл; он полез в карман куртки и протянул письмо Викторин, которая выбежала из лавки как раз тогда, когда туда вошел Староста…

Староста тоже стал расспрашивать Ромена; он был доволен, что ничего страшного не произошло.

— Так я и знал, — говорил Староста. — Это вроде истории с мальчишкой…

— Ах, да! — сказал Ромен, имея в виду мальчишку, — что вы хотите? Ему было скучно… Он все время плакал; хозяин сказал ему: «Если хочешь плакать, иди домой…» Плевать!

Староста заплатил за выпивку Ромена:

— Я сразу понял, что Мюнье раздул это дело, чтобы навредить мне; и я не против, чтобы твой рассказ послушали все.

Многие из тех, кто был на стороне Мюнье, пришли, как бы невзначай, узнать новости; другие зашли просто из любопытства; лавка была так набита, что многим пришлось остаться снаружи; в глубине пивного зала сидел Ромен и пил, снова пил и снова рассказывал; а она быстро заполняла оставшееся свободным местечко: «Я очень счастлива, потому что очень волновалась после того, как вы ушли, но ты пишешь, что у вас наверху все в порядке, и я тебе верю. Я тут пишу, что у нас тоже все хорошо, прощай. У меня осталось время только на то, чтобы запечатать письмо, спасибо тебе за твое, но когда ты сам придешь? Ты ведь постараешься, правда? Приходи через неделю, а потом я сама поднимусь к тебе…»

Она никак могла остановиться, но на листке было совсем мало места, и она начала писать сверху: «Я тебя люблю, целую крепко…»

Ромен двинулся в обратный путь только около шести; и если бы он имел голову на плечах, ничего бы не случилось, и он мог бы успеть миновать опасные участки еще до наступления темноты; но именно головы на плечах у него уже не было.

Едва он дошел до леса, как воспоминание о бессмысленной утренней охоте вернулось в его отуманенный винными парами мозг, и он почувствовал себя униженным; он снова привязал мула к дереву, сказав ему, как и в тот раз: «Жди здесь»; потом снова взялся за ружье, хотя в двадцати шагах уже ничего и видно не было…

По крайней мере, только так можно разумно объяснить все, что случилось потом, потому что сам Ромен вернулся в деревню незадолго до полуночи, и никто никогда не узнал, что там произошло на самом деле. Около полуночи кто-то окликнул Старосту с улицы. Староста, мирно спавший рядом с женой, тотчас же проснулся. Это Ромен звал Старосту, стоя у него под окном: «Эй, там, наверху!» — кричал он во все горло, потому что винные пары еще не улетучились, а они, винные пары, не располагают к осторожности.