Шарль Рамю - Великий страх в горах

— Ты откуда? — снова спросил Мюнье.

Тогда, не поднимая головы, мальчик махнул рукой в сторону горы, и плечи его под слишком большой для него курткой задрожали, несмотря на стоявшую жару.

— Почему ты спустился? — продолжал расспрашивать Мюнье.

Но мальчишка задрожал еще сильнее. Теперь он дрожал всем телом: дрожали руки в рукавах, дрожали ноги в штанинах брюк, доходивших ему до колена, на котором красовалась огромная шишка, ноги в брюках еще не вполне мужских, но уже и не детских, то ли слишком длинных, то ли слишком коротких, это как посмотреть.

— Там что-то не так?

Эрнест кивнул.

— Ага! Что-то не так; а что не так?

— Я бо… Я боялся…

— Чего боялся?

— Кто-то ходил.

— Что?

— Кто-то… ходил…

— Что?

— Тогда хозяин сказал: «Поди прочь!»

А потом:

— Мне холодно… У меня голова болит…

— Пошли, — сказал Мюнье, — спустимся вместе.

Ничего не ответив, Эрнест зашагал рядом с Мюнье, а корова потянула воз, однако дорога теперь была хорошая, так что заниматься ею больше не было необходимости; теперь Мюнье был занят другим, он расспрашивал Эрнеста.

На лужайках вдоль дороги мужчины косили траву; они выпрямились, скрестив руки, оперлись на косы.

Вдали показалась деревня, но Мюнье уже собрал всех, кого встретил по дороге, и по улице к дому Эрнеста шла толпа, к которой присоединялись все новые и новые люди. Кто-то побежал вперед предупредить мать мальчика…

Этим вечером Викторин писала, а времени было уже часов десять; она сидела в своей спальне и писала письмо Жозефу, когда услышала на улице шум.

Она встала открыть окно. На верхнем конце улицы какая-то женщина вышла из дома, а остальные стояли на крылечках у дверей.

Викторин узнала мать маленького Эрнеста; мать маленького Эрнеста сказала:

— Не понимаю, что это с ним; он все время дрожит…

На крылечках лежали полосы света, выбивавшиеся из полуоткрытых дверей; женщины наклонялись и что-то говорили, а снизу отвечали:

— Конечно, я все перепробовала…. Я давала ему пить горячий чай, почти кипяток, подкладывала бутылки с горячей водой… Все без толку, что еще можно сделать?..

— Подождите…

Женщины спустились по ступенькам и присоединились к матери Эрнеста.

Надо сказать, что этим вечером Викторин ни о чем таком не подумала; закрыв окно, она продолжила писать. Ромен с мулом должен был спуститься в ближайшую субботу. Для нее, таким образом, самым важным делом было письмо, которое она хотела с ним передать. До субботы ничего особенного в деревне не произошло; письмо Викторин было готово уже дня два или три назад, это было длинное письмо, в котором она оставила свободное местечко, надеясь заполнить его в последний момент.

В субботу в половине восьмого она уже была в лавке. Увидев ее, Ромайе, стоявший за стойкой, весело рассмеялся.

— Эй, ты уже встала!

Он смеялся в свою черную бороду, засунув руки в карманы, стоя перед штабелями мыла и рулонов ткани, заполнявшими полки позади него.

— Послушай, — сказал Ромайе, — они никак не могут появиться здесь раньше десяти…

Он говорил о Ромене и о муле, потому что она уже начала волноваться; он говорил о Ромене и о муле во множественном числе, потому что они должны были прийти вместе:

— Приходи после десяти… Или ты хочешь его здесь подождать?..

Теперь он говорил только о Ромене.

— Вот стул, сядь вон туда…

Но она слишком волновалась, чтобы ждать. Она приходила в десять, в половине одиннадцатого, в одиннадцать, в половине двенадцатого, в полдень: Ромена не было.

Нет, ничего страшного с ним не произошло, просто он стащил у отца старое охотничье ружье и спрятал его, когда поднимался на пастбище, под сухой листвой недалеко от дороги, рассчитывая забрать его, если представится случай; и случай представился… Ромен осторожничал и собирался использовать ружье только на обратном пути, но соблазн был слишком велик, и он потерял на спуске около трех часов, потому что в лесу встречались белки, а иногда и зайцы, если зайцев не было, оставались белки, сойки, голуби. Он привязал осла за уздечку к стволу лиственницы: «Ты останешься здесь», пошел порыться в сухой листве в расселине, где лежало ружье, пороховница, дробь и патроны в жестяной коробке: это было старое курковое ружье, но для него это не имело значения; потом он бесшумно заскользил от одного дерева к другому, поднимая голову вверх, глядя в уходящие ввысь колодцы, в колодцы, уходящее ввысь между стволами деревьев и закрытые сверху воздушной крышкой, красивой крышкой из голубого воздуха.