Виктор Пожидаев - Чистые струи

Лена пришла в половине седьмого, когда он уже немного освободился от тяжелого чувства и был в состоянии спокойной грусти, поняв, что напрасно разжигал в себе страсти — свидание просто-напросто не состоится.

— Здравствуй! — сказала она шепотом, сдерживая учащенное дыхание. И прильнула к плечу, легко и отчаянно, обрушив на него принесенное с собой жгучее и расслабившее почти до полной потери сил излучение. Он слегка обнял ее — больше для того, чтобы стоять тверже самому… Их молчание длилось бесконечно долго, может быть, целую минуту. И за это время у Пети не появилось ни одной мысли, ни одного желания, кроме того, чтобы все это так и продолжалось, не прекращалось, — и больше ничего не надо.

— Пойдем в кино! — робко взглянула она ему в лицо и снова приникла лбом к плечу, словно стесняясь или даже немного боясь его. И потом, когда они торопились к кинотеатру, она то отстранялась, чтобы вот так же робко поймать его взгляд, то легко прижималась мягким плечом и опускала голову.

Не видели они никакого кино. В большом темном зале, под музыку, под какие-то громкие слова, они ласкали друг другу пальцы, спрашивали пальцами, пальцами отвечали, пытались даже что-то рассказывать. И эти пальцы — его и ее — полюбили друг друга, трепетали, боясь предстоящего расставания, сговариваясь ни за что не расставаться, и замирали, будто прислушиваясь к тем, от кого они полностью зависели. А те, от кого они полностью зависели, завидовали им до зеленой тоски в сердце. И эта зависть переходила порой всякие границы, потому что причиняла настоящую физическую боль ослабевшим от любви и тревоги пальцам.

— Проводи меня до трамвая… — попросила Лена на выходе из кинотеатра. Еще было совсем светло, еще и солнце полоскалось в голубизне — довольно далеко от берега.

Петя кивнул, внутренне сжавшись и умирая.

— Ты не жалей ни о чем, ладно? — прятала она лоб в полюбившееся почему-то плечо. Он не пустил ее на первый трамвай. Просто легонько придержал за локоть.

— Больше нам ничего не надо, правда?..

Он кивал, пытаясь представить, как проживет сегодняшний вечер, сегодняшнюю ночь. Он чувствовал, что о чем-то ее спрашивать, что-то самому говорить ей — это губить все то, что они оба получили.

— У тебя красивая жена?.. — спросила она вдруг, теперь уже не поднимая глаз. Но как-то сразу спохватилась, быстро-быстро замотала опущенной головой: — Нет, нет! Молчи… Я больше не буду, правда! Проводи меня лучше до другой остановки… Проводишь?

Ранняя ночь застала их на скамеечке городского пляжа. Теперь, с наступившей темнотой, Лена как будто стала чуть увереннее. Они сидели рядом, и она уже не пряталась от него.

— Петя! — сказала она до боли ласковым голосом. — Петя! Уедешь далеко-далеко… И я тебя больше не увижу. Я знаю, так уже было…

Петя не шелохнулся. Ему показалось, что волны с злобным шепотком тянутся к их ногам.

— И теперь Зина… Она хорошая, ты не думай… Просто боится за меня. Она — моя сестра. Боится, что все может повториться.

Волны становились все сильнее и злобнее.

— Теперь она уже догадалась, где я. Но ведь это ничего? Я скажу, что ты уехал, правда?..

Он слабо привлек ее к себе, ощущая и пустоту, и горечь. И удивился нежности и послушности, с какой она тут же обняла его за шею. Но что-то, спрятавшееся в нем, незаметное, но жестокое не позволило ему поддаться первому энергичному движению души. Он только ласково гладил ее по голове и прижимал к занывшей груди, словно пытался спрятать ее от коварных и беспощадных ночных волн.

Она сама нашла в темноте его губы и прижалась к ним своими влажными и прохладными губами, но так неслышно и слабо, точно на иное желание у нее совсем не осталось сил.

— Мне пора!.. — услышал он наконец совсем тихое. — Петя, она сейчас так волнуется…

Она упросила его не садиться с ней в трамвай.

— Если Зина увидит… Она… Мне опять…

Но и этот трамвай ушел без нее.

— Петя! — позвала она, стоя к нему вплотную и вглядываясь в его лицо.

— Да?.. — Он чувствовал, как горечь в груди растет, заполняя собой все, что раньше было заполнено и радостью, и счастливой тревогой, и всем тем, что так важно и дорого для любого человека.

— Я не буду по тебе тосковать, правда?

Она повернулась и вбежала в яркий, праздничный трамвай. Петя видел, как он уходит — сначала разбегаясь, вниз, вниз, потом пополз в пологую сопку, туда, где было темнее, чем здесь, на самом оживленном участке широкой улицы.

Обо всем думал Петя этой ночью — под сладкое посапывание и посвистывание спящих товарищей. Ему очень сильно хотелось жить, делать что-то большое, великое, такое, что изумило бы не только таких людей, как Миша Лесков или Надюха, а даже профессора Одинцова или вот Славу с Костей… Потом, разглядев в постепенно рассыпающейся темноте комнаты потускневшее от времени зеркало, прокрался к нему, вгляделся в возникший перед глазами образ и сник. Теперь он лежал печальный и опустошенный, лишенный всего, а главное — силы, поддерживающей странное явление — человеческую душу — в надежде и вере во что-то прекрасное и обязательное, что должно случиться с человеком и даже наверняка случится, поскольку большая часть жизни еще впереди.