Константин Лагунов - Больно берег крут

— Смешно, — зло бормотал Бакутин, задыхаясь и обливаясь потом под глухим брезентовым колпаком «газика». — На Луну летаем, атом взнуздали, а с комарьем не сладим.

Наверное, было бы куда приятней ехать с откинутым тентом, но брезентовая капсула хоть и угнетала и тяготила, зато спасала от едучей пыли и глумливой мошкары.

— Говорят, в Канаде всем, кто работает в комариных местах, дают такие аппаратики, вроде бы наручных часов, и те сигналят мошкаре: «От меня!», — высказался шофер.

— Фантастика, — еле внятно выговорил Лисицын, не открывая глаз.

Он так разомлел, что за всю дорогу только это и выговорил.

Духота и усталость вызвали в Бакутине вспышку непонятной ярости. «Все ему фантастика! Ни на шаг от проторенного. Даже взглядом. Даже мыслью. Бесхребетный ползунок!.. А я-то… не таков ли?.. Таков… Таков!..»

— Слушай, — хрипло, натянуто проговорил, кольнув взглядом шофера. — Может, чуть-чуть приоткроем лобовое. Хоть глоток живого воздуху. Так и подохнуть недолго под этим колпаком…

— Поналетят, — предостерег шофер, сбрасывая резко скорость.

— Черт с ним. Пусть летят. Грызут и кровопийствуют. Все-таки живое что-то. В этом брезентовом гробу…

Вместе с шофером они проворно развинтили крепления на кронштейнах, приподняли ветровое стекло. В образовавшуюся щель вместе с теплым воздухом ворвалось облачко черной пыли и запах разогретой смолы.

— Теперь жми на скоростенку, — не то скомандовал, не то посоветовал Бакутин, раскуривая сигарету, и засопел умиротворенно, небрежно слизнув ладонью со лба крупные капли пота.

Лисицын лишь на миг выдвинул жерла зрачков из глубоких бойниц и снова спрятал, дремотно уронил голову на грудь. Глянув мельком на своего заместителя, Бакутин подумал неприязненно: «Разморило беднягу», — и тут же оторвался мыслями от окружающего, словно бы провалился в бездонную черную глубь и, подхваченный неведомой мрачной силой, закувыркался, больно ушибаясь и ранясь. Такое он уже испытал не однажды, оттого не воспротивился падению. «Черт с ним. Может, дурь вытрясет. Да и башки не жалко. Все равно теперь…» Он лгал себе: ему было не все равно… Но сил и разума не хватало, чтоб разобраться, одолеть душевную боль, обретя былую уверенность и смысл жизни. И если рассудком он хоть и с натугой, но все-таки понимал, объяснял пережитое, считая случившееся неизбежным, заслуженным, порой даже перешагивал через него, то сердцем никак не мог сделать этого. Оглушенное, ослепленное обидой, оно не повиновалось разуму…

Вчера на свету его поднял с постели звонок диспетчера: авария, прорвало нефтепровод! И часу не прошло, как Бакутин был уже на месте прорыва, подле черной пахучей лужи, которая хоть и не шибко, но все же приметно ширилась и ширилась. Час был ранний, подкрепления из города ждать долго. Бакутин стянул к прорыву всех операторов и рабочих, оказавшихся в это время на промысле.

Болото не подпускало к месту прорыва трубы ни трактор, ни бульдозер, ни насос.

— Теперь надежда только на свои руки, — сказал Бакутин рабочим и, поплевав на ладони, взялся за лопату.

Сперва выкопали небольшой котлован, обнажив порванную трубу, потом наносили песку, засыпали, утрамбовали стенки котлована, чтоб не прорвались грунтовые воды, и лишь потом принялись за дело сварщики.

С того самого мгновенья, как влажные ладони прикипели к гладкому черенку лопаты, унылый Бакутин переродился в веселого, заводного, истосковавшегося по работе могучего мужика. Он любил аврал за буйство стихии. Ни планов, ни проектов, ни субординации. Крути-верти, хоть на девяносто, хоть на все триста шестьдесят градусов, решай на скаку, подымай, зажигай, веди в атаку.

В короткое время аврал спаял незнакомых доселе людей, сгуртовал, сплотил их вокруг Бакутина. Повинуясь каждому его слову, каждому жесту, слесари, операторы, электрики, шофера работали с неуемной лихой яростью, и скоро Бакутину пришлось не подгонять, а осаживать рабочих, боясь, чтобы в запарке они не покалечили друг друга. Он унимал, придерживал других, а сам работал на полный замах, упоенно и жадно. Копал, таскал, трамбовал. Близость рабочих, их беспрекословное повиновение, упоенный коллективный труд — все это удивительно благотворно действовало на Бакутина. Он уже не искал затаенного недоброго смысла в словах и взглядах, охотно откликался на шутку, заводил и подначивал. Пили по кругу, из одного ведра, хлебали варево впятером из одного котелка. Еще не остыв от одних рук, лопаты, ломы иль носилки переходили в другие. Все было общим: огорчения и радости.