Арнон Грюнберг - Фантомная боль

Если б я мог в ту минуту проглотить шестьдесят таблеток снотворного, я бы с удовольствием это сделал, запил бы все бутылкой шампанского и затем проглотил бы еще шестьдесят таблеток — ведь я терпеть не могу неудачные попытки. Это был экзамен, который я хотел сдать с первого раза. Но снотворного под рукой не нашлось, а когда я наконец подыскал подходящую формулировку для этих самых снотворных таблеток, мне уже незачем было их глотать.

Стратегия выживания, которую я для себя изобрел, осуществил и довел до совершенства, оказалась настолько успешной, что сам я превратился в излишний предмет. Неверный шаг с балкона двадцатого этажа многоэтажки стал в общем-то факультативным: я мог сделать его или нет, я мог предоставить это решать случаю — это уже было все равно.

Я делегировал все свои обязанности: мытье посуды, приготовление пищи, мытье окон, ответы на телефонные звонки, заказ номеров в гостиницах — всего полшага отделяло меня от того, чтобы делегировать в том числе и собственную жизнь. Стремясь перехитрить бога тоски, я ратовал за заменяемость людей — и сделал заменяемым себя самого, даже для себя. Операция «выживание» прекрасно удалась, а жизнь превратилась в шоколадку, которую подают к кофе: хочешь — ешь, не хочешь — отложи в сторону.

Я поднялся наверх. В номере я нашел записку от Ребекки: «Звонила твоя мама. Передала, что это срочно. Я вышла на минуту за сигаретами».

Я позвонил матери в Амстердам.

— Мама, — сказал я.

— Наконец-то я тебя нашла. Я так беспокоилась. Мне звонил Дэвид. Он мне все рассказал. Наконец ты ушел от своей жены. Давно пора. Она была твоим несчастьем. Она никогда не обращала на тебя внимания, она для тебя слишком старая, и у нее лицо, как у собаки. Еще, если хочешь знать мое мнение, она бесплодна. У меня глаз на такие вещи, я вижу бесплодную женщину на расстоянии. Эта твоя милая женушка бесплодна. Мне все равно, с кем ты теперь вернешься домой, если она молода и способна иметь детей.

— Мама, — перебил я ее, — я пока не приеду, пока еще неясно, как все повернется. Я занимаюсь кулинарной книгой.

— Можешь приводить в дом кого захочешь, хоть двадцать штук сразу. Главное, чтобы они были молодыми и небесплодными.

— Я перезвоню тебе позже, мама, сейчас мне надо идти.

— Не вешай трубку, — попросила она, — не вешай трубку. Если до моей смерти ты не подаришь мне внука, я лишу тебя наследства, ты меня слышишь? Я лишу тебя наследства!

Я сел на кровать и стал ждать. Не знаю, сколько я ждал, пока наконец не явилась Ребекка.

— Где ты был? — спросила она.

— Ходил звонить, — ответил я. — А ты где была все это время?

Она бросила на кровать сигареты.

Мы говорили о погоде, об ужине, о том о сем. И вдруг ни с того ни с сего Ребекка сказала:

— Я с радостью отпилила бы себе голову.

— С чего это вдруг?

— Я схожу с ума от мыслей, которые роятся у меня в голове!

— Подожди немного, не отпиливай, — попросил я. — Мата Хари стыдно так себя вести.

Она схватила мою голову обеими руками и спросила:

— Я ведь твоя жена, правда?

Мне показалось, что моей памяти изо всех сил дали под дых. Удар был так хорошо рассчитан, что моя память согнулась пополам и ее вывернуло наизнанку. Ни на что иное моя память сейчас была не способна. Остатки желчи выплеснулись наружу.

Это произошло в тот вечер, когда я наврал, что у меня встреча с моим французским редактором Мастроянни. В тот вечер, когда мы условились встретиться с Эвелин после короткого перерыва в нашем романе. В тот вечер, когда я, по идее, должен был сидеть в джаз-клубе со Сказочной Принцессой.

Мы с Эвелин договорились встретиться в баре большой гостиницы. В этот бар я никогда не ходил со Сказочной Принцессой и никогда бы туда с ней не пошел. Там мы с Эвелин могли спокойно выпить и поговорить.

Йозеф Капано уже заказал машину и столик в романтическом ресторане — все говорило за то, что получится приятный вечер. И может быть, весьма даже приятный, если этому поспособствуют алкоголь, наши беседы и бог тоски. Возможно, чуть-чуть с примесью грусти, но грусти не жестокой.

Эвелин сделала прическу и маникюр, и даже педикюр она сделала, потому что была в босоножках. Я видел ее каждый день, кроме воскресенья, поэтому я точно знал, когда она сделала прическу. Она была в тот вечер по-настоящему красива, даже слишком красива — меня должны были об этом заранее предупредить.

— Как твоя жена? — спросила она.

Она всегда задавала этот вопрос. До постели, перед уходом, до того, как одеться, до того, как раздеться.