Сергей Жадан - Ворошиловград

Однако неизвестность задерживалась. После двухчасового загорания на креслах хотелось спать и есть, но я понимал, что перед боевыми походами о еде лучше не думать. И в каком-то таком настроении провалился в сладкий утренний сон.

Совсем рядом со мной, на расстоянии нескольких шагов, вдруг раскрылся воздух и появился непонятный сквозняк. Тянуло оттуда горячим ветром и тяжким утробным жаром. Жар этот въедался в сон, так что мне на мгновенье показалось, что я все-таки удрал, собрался с силами и выскочил назад, к обычной жизни. И даже проснувшись, некоторое время чувствовал, как длится это солнечно-укачивающее ощущение дороги, как пылают передо мной огонь и пепел, от которых становится сладко и тревожно. Даже не открывая глаз, я догадывался, в чем тут дело и что именно стояло сейчас передо мной, дыша адским жаром. А стоял передо мной, прямо возле моего кресла, тяжелый и горячий, словно августовский воздух, икарус. Этот запах ни с чем не спутаешь, так пахнут трупы после воскрешения. Стоял он с выключенным двигателем и темными окнами, так что совсем не видно было, что у него внутри, хотя там, безусловно, что-то было, я слышал приглушенные голоса и настороженное дыхание, поэтому резко поднялся и попытался заглянуть в салон. Вдруг двери открылись. На ступеньках стоял Травмированный. Был в бело-голубой футболке сборной Аргентины и удивленно рассматривал мои армейские ботинки.

— Ты что, — спросил, — так и поедешь?

— Ну, — ответил я, пряча арматурину за спиной.

— А арматура зачем? — продолжал удивляться Травмированный. — Собак отгонять?

— Просто так, — растерялся я и забросил свое оружие в заросли.

— Ну-ну, — только и сказал Травмированный и, отступив в сторону, кивнул головой: давай, мол, заходи.

Я ступил внутрь. Поздоровался с водителем — тот равнодушно кивнул в ответ, — поднялся еще на одну ступеньку и осмотрел салон. Было полутемно, я сначала даже не разглядел, кто там. Потоптался на месте, оглянулся на Травмированного, снова всмотрелся в автобусные сумерки и неуверенно помахал рукой, приветствуя пассажиров. И автобус тут же взорвался, по салону прокатились радостный свист и шум, и кто-то первый закричал:

— Здоров, Герыч, здоров, сучара!

— Здоров, — включились сразу крепкие глотки, — здоров, сучара!

Я настороженно, но на всякий случай приветливо, улыбался в ответ, не совсем понимая, что происходит. И тут Травмированный легко подтолкнул меня в плечо, и я сразу же завалился в дружеские объятия, только теперь рассмотрев все эти лица.

Были тут все — и Саша Питон с одним глазом, и Андрюха Майкл Джексон с синими церковными куполами на груди, и Семен Черный Хуй с откушенным ухом и пришитыми пальцами на правой руке, и Димыч Кондуктор с наколками на веках, и братья Балалаешниковы — все трое, с одной на всех мобилой, и Коля Полторы Ноги с крашеной в белое залысиной и гитлеровскими усиками, и Иван Петрович Комбикорм с угловатой от нескольких переломов головой, и Карп С Болгаркой с болгаркой в руках, и Вася Отрицало с перебинтованными кулаками; а еще дальше сидели Геша Баян, и Сирёжа Насильник, и Жора Лошара, и Гоги Православный — одним словом, весь золотой состав «Мелиоратора-91» — команды мечты, которая рвала на куски спортивные общества отсюда и до самого Донбасса и даже выиграла Кубок области; заслуженные мастера спорта в отдельно взятой солнечной долине. Они сидели все тут, передо мной, весело хлопали по плечам, дружно трепали мне волосы и радостно смеялись из темноты салона всеми своими золотыми и железными фиксами.

— Что вы тут делаете? — спросил я, когда первая волна радости схлынула.

На какой-то миг воцарилась тишина. И тут же громкий рев прокатился надо мной — друзья, переглянувшись, весело хохотали и откровенно радовались, глядя на мою растерянную морду.

— Герыч! — кричал Гоги Православный. — Дарагой! Ну ты даешь!

— Ну ты и даешь, Гера! — поддерживали его братья Балалаешниковы, заваливаясь на расшатанные кресла. — Ну ты и даешь, брат!

И все прочие тоже орали, хлопая меня по спине, и Саша Питон даже подавился своим кемелом, а Сирёжа Насильник рыдал от смеха, уткнувшись в грудь Васе Отрицало, которому это, впрочем, не слишком нравилось. И Жора Лошара, показывая на меня пальцем, смеялся, и Карп С Болгаркой, ухмыляясь, размахивал в воздухе болгаркой, демонстрируя весь свой боевой запал. Но тут Травмированный подошел сзади и спокойно положил мне руку на плечо. Все притихли.

— Какой сегодня день, Герман? — спросил он. Кто-то прыснул смехом, но получил подзатыльник и сразу замолчал.