Людмила Рублевская - Жених панны Дануси

Таинственность и одиночество... Но мы не будем утверждать, что во время этих почти сакральных водных процедур не чудился паненке чей-то горящий взгляд в зарослях вокруг озера...

Эта ночь была особенно таинственной. Зверобой заговорщицки подмигивал пятнистыми желтенькими цветочками, пронзительно пахла душица, к самой воде сбегала блестящая, как фальшивый золотой, куриная слепота. Лягушка, маленькая, плоская , словно пустой кошелек, робко подала голос — панна Констанция ненавидела лягушек и приказывала их вылавливать и уничтожать. Тощий комар сел на пышное бедро панны Констанции. Шлеп! И комариная душа улетела в далекий комариный рай... Нет, скорее в ад — единый для всех кровососов. Панна Констанция бросилась в обьятия лунной воды...

...Чаратила приподнял тяжелую голову, в которой все еще пиликала скрипочка корчемного музыканта Гирша, чтобы поглядеть на огромную утку, которая плюхулась в панский пруд. Действительно, по воде двигалось что-то темное, от него шли круги, как от лодки... Чаратила еще помнил деликатесный вкус пойманного тут и зажаренного на лесном костре лебедя... Непрошенный гость приподнялся над кустами... Затрещали ветки...

Хведька Чаратила знал женщин. Да и из семинарии выгнали Хведьку именно за амурные дела. Тем более что обращался Хведька с женщинами так же просто, как с четвертинками водки. Можно даже смело утверждать, что Хведька видел женщин как в одежде, так и без. И мы можем сделать скидку только на то обстоятельство, что Хведька был по обыкновению пьян и поэтому не распознал, что за существо ринулось на него из черного панского пруда, белое, большое, бесформенное.... На физиономии существа Чаратила разглядел только два черных провала на месте глаз да третий, круглый черный провал — это не мог быть рот — ведь из человеческого рта не могут вылетать такие звуки...

Маленькая плоская лягушка издохла в одно мгновение — ее и без того испуганное сердце не перенесло клича оскорбленной девственности.

Чаратила перекрестился. Чаратила пообещал Пресвятой Богородице, что никогда в жизни не возьмет в рот водки... Чаратила завопил и бросился сквозь кусты прочь, прочь отсюда... А белое чудовище мчалось за ним с гневным торжеством — настал ее час! Она дождалась! Чаратила подбежал к ограде и, падая и обдирая ладони, попробовал перелезть через нее.

— Жучка, кусь! Жучка, кусь!

Заливистый собачий лай сменился Чаратиловым криком боли. Последним усилием Хведька Чаратила перевалился через ограду и исчез в неизвестном направлении, как молния — не потому, что так быстро, но потому, что зигзагами...

Панна Констанция не спеша отерла свое античное тело. Последний нахальный взгляд месяца — и оно спряталось под длинным коричневым платьем из плотной шерстяной ткани, с застежкой под горло.

"Это несомненно был офицер,— почему-то подумала панна Констанция.— Такой бесстыдный.... дерзкий... Жаль, что не было с собой кинжала...".

Панна вообразила, как эффектно было бы приставить кинжал к своей белой груди и сказать: "Лучше смерть, чем позор! Никто не возьмет силой то, что принадлежит только мне и Господу!". Нет, лучше было бы кинуться с кинжалом на насильника: "Умри, несчастный! Ты посмел подглядеть то, что не предназначено для чужих глаз!"

Комары жалобно пищали над влажными волосами панны Констанции, аккуратно заколотыми роговым гребешком. Мир был чудесен, хотя и опасен. До конца жизни оставалось сорок лет, восемь месяцев и один день. Был шанс провести их в приятных воспоминаниях.

А в душе корчемного завсегдатая Чаратилы навсегда поселилась непонятная тоска. Ночное происшествие вспоминалось ему все чаще и чаще, и мерещились Чаратиле то белотелая русалка с приветливо протянутыми руками, то россомаха, лохматая, несчастная — за то, что при жизни умертвила своего ребенка, после смерти обреченная жить в воде и пугать случайных прохожих...И хотя Чаратила никогда больше не отважился искушать судьбу прогулкой в панский парк, но полюбил сидеть по ночах на развалинах старого замка или над лесной криницей и всматриваться сквозь темные кружева крон на звезды, и в нечесанной бороде его с первыми паутинками седины переплетались лунные лучи, а губы шептали необыкновенные нежные слова, которые не услышала и не услышит от Чаратилы ни одна земная женщина...

И тогда из глубины Лебединого озера всплывала бело-голубая лилия и распахивала свои лепестки, как покрывало богини... А панна Констанция крутилась на пуховой перине и повторяла в сладкой дреме: "Это несомненно был офицер...".