Людмила Рублевская - Жених панны Дануси

Те, кто пришел расстреливать отчаянного шляхтича, рассказывали, что он почему-то был весь мокрый — словно на него плеснули водой из ведра... И словно обрадовался приходу палачей... И смеялся, даже когда первая пуля попала ему в грудь.

Никакой женщины в подвалах, где состоялся тайный и быстрый расстрел, конечно, никто не увидел. Потом начали рассказывать, что дух пана Михала отправился на высший суд нераскаявшимся, и не может покинуть земли... И его призрак печально смотрел из окон ратуши в течение веков... И если ратушу наши потомки отстроят — он опять будет там.

Пан Белорецкий закончил рассказ и потянулся к чашке с остывшим чаем.

— Ну а теперь пан Андрей станет нас уверять, что девушка, которая оскорбила Володковича, была свислочской русалкой, — насмешливо прокомментировал Влад. Фольклорист поставил чашку на стол и чинно откинулся в кресле.

— Комментировать мифы как реальные события нельзя, — произнес он поучительным тоном, — Единственное, в чем я убежден — что в основе каждого мифа, сказания, легенды настоящие события, но часто искаженные до неузнаваемости, как отражение в стремительном ручье. Ужасная трагедия превращается в веселую сказку о Колобке. И, наоборот, за самыми таинственными и романтическими легендами скрывается нечто будничное и даже комическое. Знаете, так идешь по лесной тропинке и видишь прямо перед глазами дивные бусы из наполненных золотым светом жемчужин... Даже сердце займет от неземной красоты. Приглядишься — а это обычная паутина, покрытая росой... Да еще дохлая мошкара в ней висит.

— Ну, насчет дохлой мошкары вместо романтических бус это мы все испытали... — пробормотал Влад, и чуткое ухо Зоси уловило за неопределенными словами тайну, как опытная хозяйка по первому шипению пара узнает, что чайник нужно снимать с огня.

— Влад, а ну рассказывай, что теперь вспомнил! Мы же договаривались — никто не отмолчится!

Молодой человек пожал плечами.

— Вы будете разочарованы. Ни поединка за прекрасную даму, ни встречи с призраком я не пережил. Моя история, конечно, будет театральная.

Случилось это со мной, когда я еще верил в романтику и в то, что театр — настоящий храм. Я поссорился с отцом и ушел из дома. Два года занятий в студии давали основание верить, что жизнь моя сложится интересно и славно, не хуже, чем у маленького лорда, найденного настоящими родителями. Тогда в нашем городском театре играла антреприза пана Г. Не самая худшая, как я после убедился, но и ничем не лучше других местечковых трупп. Герой-любовник с постоянно напудренным лицом и завитыми, как у Антиноя, кудряшками (он полоскал горло мятной микстурой — ради приятного запаха и мягкости голоса); героиня, похожая на сухой тростник, в котором живет крикливая птица выпь; субретки с губами сердечком и мечтой о щедром и непритязательном купце первой гильдии; комик с фиолетовым носом; седой "благородный отец" с чрезвычайным умением ругаться с помощью медицинских терминов, вроде "Ах ты клистир несчастный, трахеотомию твою перитонит"... Это был мир искусственный и прекрасный, грубый, приниженный — и высокий. Мир шутов и фигляров, приобщенных к высшим истинам. Костюмы испанских грандов из грубого ситца, украшенные распушенной веревкой и опрысканные золотой краской... Картонный месяц на проволоке и сосновая вода, которой поливали сцену перед каждым спектаклем, чтобы не поднималась вихрем вечная пыль... Я ошивался за кулисами, стараясь как можно чаще попадаться на глаза режиссеру, пану Ревзару, грузному, как старинный буфет, господину с невероятно пышными усами и синим бархатным бантом вместо галстука, и был счастлив, когда мне доверяли потанцевать в толпе немецких крестьян, что встречали своего герцога из крестового похода, либо постоять с пыльным, как деревенская дорога в сушь, опахалом возле трона восточного царя. Получал я такие копейки, что если бы не пустил меня жить к себе Артемка Расторгуев, артист на вторых ролях и горький пьяница, перебивался бы я в ночлежке в Троицком... Да, со стеклянным богом изменяли пани Мельпомене многие ее служители... Труппа теряла участников, как рота на поле битвы. Тем более время было тревожное, начиналась война, в город постоянно стягивались воинские части, что давало театру публику, но не добавляло веры в будущее. Отсутствие той веры проявлялось исчезновением в городе сахара, соли и муки. Даже свечи стало не купить... Несколько артистов мобилизовали... Мне было семнадцать, но выглядел как ладный молодец. И мне постепенно начали поручать роли со словами. Что, кроме чести, давало право на получение дополнительной сельди в пайке. Боже, как я гордился и волновался, как ночи напролет повторял роль перед зеркалом... Особенно мне нравилось играть роль стражника в "Гамлете". Того самого, который рассказывает принцу о появлении призрака. На этом мое участие в спектакле не заканчивалось, я менял бутафорскую кирасу на камзол или рясу и превращался то в придворного на королевском балу, то в монаха, который идет за гробом Офелии, то в воина, который приехал с таинственным Фортинбрасом... Один раз я даже был самим этим Фортинбрасом, когда исполнитель роли принял в антракте коктейль, одним из составных которого был высококачественный стародорожский самогон. Конечно, я мечтал о славе... Ну не может быть, чтобы никто не обратил внимания, как я раскатисто произношу "р" в слове "пр-рошу" и гордо вскидываю голову... И когда однажды мои мечтания сбылись, я даже не удивился. Солидный господин с черными, завитыми в кольца усиками, в таком элегантном сером костюме английского сукна, что, казалось, сошел с открытки, после очередного представления перехватил меня за кулисами с комплиментами моему артистическому темпераменту и тонкому психологическому рисунку роли... Незнакомец говорил по-русски с легким акцентом. Чернявый, подвижный... Француз? Итальянец? Испанец? Конечно, в душе я со всем, что говорил мой горячий поклонник, соглашался, хотя где-то на краю сознания сидело, как вконец разорившийся корчмарь на крыльце пустой корчмы, сомнение: правда ли в моем "пр-рошу..." вибрировали вселенские эфиры? Но мы, даже повзрослев, охотнее верим в приятное, чем собственным сомнениям.