Василь Ткачев - Дом коммуны

Только теперь Володька понял, кто такой Лукас, и оттого, что его так круто обвели вокруг пальца цыгане, он готов был завыть, как волк в пилиповку. Он схватил табуретку, поднял ее над головой и, озверев, запустил ею в Лукаса:

— Гад! Падла-а!

Табуретка ударилась о стену и рассыпалась.

В это время дверь распахнулась, и на пороге появились еще два Лукаса. Они молча взяли Володьку за шиворот и выбросили на лестничную площадку.

Раздел 11. Нужные люди

Не его, Данилова, вина, что так получилось: пригласили на работу в областную газету, а от таких предложений обычно не отказываются. Из столицы вроде бы дали взбучку за никудышный стиль, кинулись искать стилиста и вспомнили о нем: все же пишет человек рассказы, пьесы.

Извини и прости, Сельмаш!..

Чтобы никто не препятствовал править «все, что написано пером», ему отвели место в зале для заседаний, который находился на первом этаже, там было несколько столов — выбирай любой. За одним, правда, тем, что в углу и у самого окна, сидел иной раз Алесь Широкий, секретарь областной журналистской организации и мастер писать короткие заметки про художников, которые подписывал солидно и достойно: искусствовед. Затерзал он Данилова, пока тот не привык, чтением своих строк. Обычно ходил по залу и вслух читал, а после каждого предложения обязательно спрашивал: «Ну, как?» Надо было отвечать конкретно: хорошо или плохо. Алесь Широкий, а человек он грузный, неповоротливый, словно борец-тяжеловес, и спокойный, как скала на морском берегу, когда ему нравилось замечание Данилова, немедля возвращался к столу, вносил правку, опять возвращался на середину зала, читал очередное предложение и смотрел на Данилова, суетливо моргая глазами: «Ну, как?»

Но в кабинете Широкий сидел мало — обычно спозаранку, а потом звонили то ли ему, то ли он сам кому-то, и тогда Алесь прятал бумаги, просил Данилова:

— Скажешь, только вышел.

Однажды Широкий срочно понадобился редактору Артему Пазько, человеку энергичному, заводному, маленького роста, но в меру коренастому, и надо было видеть, как раз за разом — минут через несколько — тот заглядывал в кабинет, бросал кратко и резко:

— Не появлялся?..

Широкий вернулся перед самым обедом, красный, словно печеный рак, и еще более неповоротливый, чем обычно по утрам, он долго топтался перед зеркалом, что висело на стене сразу же за дверью, разглаживал лицо, кривлялся-косился, чем-то брызгал в рот, а потом посчитал, что пора обратиться к Данилову:

— Ну, как?

Тот улыбнулся: заметно, конечно, что хорошо выпил. Широкий понял стилиста без слов — стилист он и в жизни стилист, оказывается — и опять начал топтаться перед зеркалом, опять показывал лицо Данилову, интересовался:

— Ну, как?

Однако на этот раз Данилов ничего не успел ему ответить — в зал, словно вихрь, влетел Пазько, сразу понял, только глянув на Алеся, которого столько времени жаждал увидеть, что тот под хорошим градусом, а когда он под ним, то сильно заикается, а плюс к этому и теряется вчистую. Значит, лучше не задавать ему лишних вопросов: вразумительного ответа все равно не получишь. Поэтому Пазько, едва сдерживаясь, только рявкнул:

— Где доклад?!

Широкий совсем растерялся. Он словно забыл, где находился. Надо было искать тот злосчастный доклад, а ноги не слушались. С горем пополам добрел до стола и стал перекладывать с места на место все подряд: резинку, карандаш, пресс-папье…

Наконец-то, не без помощи самого Пазько, доклад был обнаружен: он лежал сверху в ящике, который надо было только потянуть на себя. Редактор сгреб доклад и молча вылетел из зала. Широкий еще долго сидел за столом и сопел, словно горн в кузнице.

Иной раз, когда Данилов сидел над горкой рукописей, в комнату просовывала голову буфетчица Марийка, делала такой вид, будто вот-вот конец света и она, бедная, не знает, что ей делать, как спасаться. Чтобы не тратить напрасно время, сразу разводила руками, цепляла на симпатичное личико солнечную ладушку-улыбку и переходила поближе к делу:

— В подвал зайти не хочешь?

Повисало, конечно же, молчание. К Марийке? В подвал? Она приятно и многозначительно улыбаясь, ждала ответа. Заодно поправила и прическу. Данилов слышал, будто к ней в тот подвал ныряли наиболее шустрые мужчины, но считал, что это только сплетни, и не более.

— Повторяю, новенький: в подвал не хочешь? — переспросила Марийка, теперь только упор сделала на вторую ногу, легко и натренированно перенеся на нее точку опоры. — Ну, отчего молчишь, как воды в рот набрал, юнец?