Курт Воннегут - Синяя борода

– Знаете, сколько мне было лет, когда вы стояли на краю этой долины? – спросила миссис Берман.

– Нет.

– Ровно год. И, пожалуйста, не обижайтесь, Рабо, но картина говорит так много, что сегодня я больше не в состоянии на нее смотреть.

– Понимаю, – сказал я.

Мы находились в амбаре уже больше двух часов. Я и сам был как выжатый лимон, но все во мне ликовало от гордости и удовлетворения.

Мы подошли к выходу, и я уже держал руку на выключателе. Не было ни луны, ни звезд; поверну выключатель – и мы погрузимся в кромешную тьму.

И тут она спросила:

– Вы на картине даете как-нибудь понять, где и когда это происходит?

– О том, где это происходит, – нет. А вот когда – понять можно, только надо как следует присмотреться, это там, на дальнем конце и очень высоко. Для этого понадобятся стремянка и увеличительное стекло. Хотите?

– Лучше в другой раз, – сказала она.

Тогда я ей рассказал:

– Там, наверху, капрал новозеландской полевой артиллерии, маори, попавший в плен под Тобруком в Ливии. Вы, конечно, знаете, кто такие маори.

– Полинезийцы, – сказала она. – Аборигены Новой Зеландии.

– Правильно! До прихода белых они разделялись на множество воюющих племен и были людоедами. Полинезиец сидит на пустом ящике из-под немецких боеприпасов. На всякий случай в ящике еще осталось три пули. Маори пытается читать газету. Подобрал газетный обрывок, принесенный ветром, который поднялся на рассвете.

Я продолжал, держа руку на выключателе.

– Это клочок антисемитской еженедельной газеты, издававшейся в столице Латвии Риге во время немецкой оккупации этой маленькой страны. Газета полугодовой давности, в ней даются советы по уходу за садом и консервированию продуктов. Маори очень внимательно ее читает, пытаясь понять то, что все мы хотели бы понять: где он, что происходит и что будет дальше.

Если бы у нас была лупа и стремянка, миссис Берман, вы могли бы увидеть, что на ящике маленькими буковками написана дата: 8 мая 1945 – тогда вам был один год.

Я последний раз оглядел «Настала очередь женщин», которая снова укоротилась, превратившись в треугольник плотно упакованных драгоценностей. Мне не надо было ждать, пока появятся соседи и приятели Селесты и подтвердят то, что я знал и без них: из всех картин моей коллекции эта будет пользоваться самой большой известностью.

– Господи, Цирцея! – воскликнул я. – Похоже, она тянет на миллион!

– Так и есть, Рабо.

Я выключил свет.

Когда мы медленно, в полной тьме брели к дому, она взяла меня за руку и напомнила, что я все-таки пригласил ее танцевать.

– Когда?

– Мы сейчас танцуем, – сказала она.

– Да ну!

Она опять повторила, что и представить себе не могла, чтобы я или кто-нибудь другой мог написать такую огромную прекрасную картину, да еще на такую серьезную тему.

– Мне и самому не верится, что создал ее я. Может, это не я? Может, картофельные жучки?

Цирцея сказала, что как-то, взглянув на полку с романами Полли Медисон в комнате Селесты, она тоже засомневалась, она ли их написала.

– Может, это плагиат? – пошутил я.

– Мне иногда и самой так кажется.

Домой мы вернулись в таком состоянии, какое бывает только после физической близости, хотя ничего подобного между нами не происходило и не произойдет. Не примите за хвастовство, но никогда еще я не видел ее такой удовлетворенной и усталой.

Обычно такая неугомонная, вся в движении, она теперь расслабленно откинулась на мягких подушках в библиотеке. Тут незримо присутствовал и дух Мерили Кемп. Переплетенный томик ее писем к армянскому мальчику из Калифорнии лежал на кофейном столике между мной и миссис Берман.

Я спросил миссис Берман, что она подумала бы, если бы амбар оказался пустым, или полотна незаполненными, или я бы восстановил на них «Виндзорскую синюю 17».

– Если вы действительно оказались бы такой пустышкой, как я думала, поставила бы вам пятерку с плюсом за искренность.

Я спросил, будет ли она писать. Я имел в виду письма, но она решила, что речь идет о ее романах.

– Я только это и умею делать, да еще танцевать, – сказала она. – Пока не разучилась, горе ко мне не подступится.

Все лето она держалась так, что никто бы и не догадался – недавно она потеряла мужа, человека, видимо, блестящего, остроумного, которого она обожала.

– И еще одно немного помогает. Мне помогает. Вам, возможно, и не помогло бы. Надо без умолчании, во всеуслышание сообщать всем, когда они правы, а когда нет. И тормошить их: «Встряхнитесь! Повеселее! За работу!»