Курт Воннегут: Завтра, послезавтра и всегда

В год 2158-й от Рождества Христова Лу и Эмеральд Шварц шептались на балконе семейной квартиры Лу на семьдесят шестом этаже строения 257 в Олден-Виллидж — нью-йоркском спальном районе, занимающем местность, в прошлом известную как Южный Коннектикут. Когда Лу и Эмеральд поженились, родители Эм с грустью называли их брак союзом мая с декабрем; впрочем, теперь, когда Лу исполнилось сто двенадцать, а Эм — девяносто три, родителям Эм пришлось признать, что их отпрыски прекрасно дополняют друг друга.

Однако неприятности не обходили стороной эту счастливую пару, и именно по причине таковых Лу и Эмеральд сейчас ежились от морозца на балконе.

— Иногда я настолько выхожу из себя, что готова взять и разбавить его антигеразон, — сказала Эм.

— Это было бы против законов природы, — возразил Лу. — Чистое убийство. И потом, если он застукает нас со своим антигеразоном, то не только лишит наследства, а еще и шею мне сломает. Жом силен как бык — не смотри, что ему уже сто семьдесят два.

— Законы природы! — хмыкнула Эм. — Да кто теперь знает, что такое природа! Ох-х… не думаю, что когда-то решусь разбавить его антигеразон или сотворить еще что-нибудь в этом духе, но, черт возьми, Лу, сил нет думать о том, что Жом ни за что не уйдет, если кто-нибудь ему не поможет. Бог ты мой, здесь такая теснота, что повернуться негде, а Верна мечтает о ребенке, да и Мелисса уже тридцать лет как не рожала. — Она топнула ногой. — Меня тошнит от вида его морщинистой старческой образины, тошнит видеть, как он занимает единственную отдельную комнату, сидит на лучшем стуле и ест лучшую еду, как выбирает, что смотреть по телевизору, и издевается над всеми, без конца меняя завещание.

— В конце концов, Жом глава семьи, — беспомощно возразил Лу. — Да и с морщинами ничего не поделаешь — когда изобрели антигеразон, ему было семьдесят. Он уйдет, Эм, надо просто дать ему время. Это ведь его личное дело. Да, жить с ним непросто, но нужно потерпеть. Если его злить, ничего хорошего не выйдет. В конце концов, мы-то устроились получше многих. Здесь, на диване.

— И сколько, по-твоему, нам еще спать на диване, пока он не выберет новых любимчиков? Кажется, мировой рекорд составил два месяца?

— Да, это удалось маме с папой.

— Да когда же он уйдет, Лу? — вздохнула Эмеральд.

— Ну, он говорил, что прекратит принимать антигеразон сразу после Пятисотмильного спидвея.

— Ага, а до этого была Олимпиада, а перед ней чемпионат по бейсболу, а еще раньше президентские выборы и Бог знает что еще. У него последние пятьдесят лет всегда находятся причины. Я уже не верю, что нам вообще когда-нибудь достанется не то что комната, а даже яйцо всмятку!

— Ладно, считай меня неудачником, — насупился Лу. — А что я могу сделать? Я вкалываю как вол, зарабатываю недурные деньги, но практически все уходит в оборонный и пенсионный фонды. А если бы и не уходило, где, по-твоему, мы могли бы снять комнату? В Айове? Да кому это взбредет в голову поселиться в окрестностях Чикаго?

Эм обняла его за шею.

— Лу, милый, я вовсе не считаю тебя неудачником. Господь свидетель, ты не такой. У тебя просто нет шансов, потому что Жом и его поколение никогда не уступят нам своего места.

— Да, верно, — уныло пробормотал Лу. — Но ты ведь не станешь винить их за это, правда? Я хочу сказать, кто знает, когда мы сами в их возрасте решимся прекратить принимать антигеразон.

— Иногда мне хочется, чтобы никакого антигеразона не было и в помине, — горячо воскликнула Эмеральд. — Или чтобы его делали из чего-то страшно редкого и дорогого, а не из земли и одуванчиков. Хочется, чтобы люди умирали в положенный срок, как когда у часов кончается завод, и чтобы ничего нельзя было с этим поделать, нельзя было самим решать, сколько еще околачиваться на этом свете. Я бы законом запретила продавать антигеразон всем, кто старше ста пятидесяти.

— Да кто ж примет такой закон, когда всем управляют богатые старики? — Он пристально посмотрел на нее. — Ты готова умереть, Эм?

— Бог ты мой, и не стыдно тебе говорить такое родной жене? Милый, мне еще и сотни нет. — Она обняла его крепкую юношескую фигуру. — Мои лучшие годы еще впереди. Но не сомневайся, когда ей стукнет сто пятьдесят, старушка Эм спустит свой антигеразон в унитаз и прекратит занимать место. И она сделает это с улыбкой.

— Да-да, конечно, — кивнул Лу. — Никаких сомнений. Все так говорят, а ты слышала, чтобы хоть кто-то так и поступил?