Леонид Гартунг - Повести и рассказы

— Не буробь, что ни попади, а то Алеша подумает, что и ты в этих делах участвовал.

— А мне пошто участвовать? Я смотреть ходил. У меня дружок был. Костик Сацердотов, отец у него торговлю мясом держал, тот участвовал. Гирька у него была на сыромятном ремне, так он ею действовал. И так ловко у него получалось. А потом кто-то его самого застрелил из револьвера. А я не участвовал. Зачем мне? Тогда жизнь человеческая гроша ломаного не стоила. Я больше в сторонке…

До этих разговоров я испытывал к Аграфене Ивановне и Захару Захаровичу некоторую жалость. «Убогие старички. Обломки прошлого», — думал я. Теперь же они не внушали мне ничего, кроме отвращения. Закончив работу, не хотелось идти домой, словно в одной комнате со мной обитали грязные, злые животные. Я предложил тете Маше:

— Давай уйдем отсюда.

Она посмотрела на меня с недоумением:

— Куда?

— Все равно куда. Но только не оставаться здесь.

Я рассказал ей о том, что слышал. Тетя вздохнула.

— А мне до них… И к тому же сейчас зима — куда пойдешь без топлива? Дождемся весны и уйдем.

Тетя Маша согласилась со мной, но я понимал, что соглашаясь, она лишь уступает мне — она действительно не замечала стариков, ее интересы все больше сосредоточивались на больнице, на больных детях и на том, чтобы помочь мне. Все остальное потеряло для нее смысл. И в сущности она была права. Без топлива ни к кому не сунешься. Та зима сорок первого года выдалась особенно безжалостной. К декабрю мы сожгли все, что могло гореть: залежи старой обуви и галош в чуланах, заборы, заднюю стенку дворовой уборной, деревянные ограждения возле молодых деревьев. Анжеро-судженский уголь, который доставала Лита, в нашей печке не горел, а медленно тлел. Ему требовалась более сильная тяга. Возвращаясь с работы, я каждый раз тащил мешок с обрезками досок и щепками.

Я хорошо помню, как это случилось. В декабрьские дни торжественный голос диктора возвестил о наступлении под Москвой. Затаив дыхание, мы слушали сводку Совинформбюро. Никогда до этого я не слышал по радио ничего, что доставляло бы такую глубокую радость.

«В течение 20 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах. На ряде участков Западного, Калининского, Юго-Западного и Ленинградского фронтов наши войска, ведя ожесточенные бои с противником, продолжали продвигаться вперед, заняли ряд населенных пунктов и в том числе города: Волоколамск, Плавск и станцию Войбокало (южнее Ладожского озера)».

Дальше говорилось о действиях партизан Тульской области.

«По далеко не полным данным, партизаны только за последний месяц пустили под откос три немецких железнодорожных воинских эшелона, сожгли 15 фашистских танков, взорвали 102 автомашины с пехотой и 29 пулеметами, 35 мотоциклов и 70 повозок. Бойцы тульских партизанских отрядов истребили до 1200 вражеских солдат и офицеров».

А в передаче «В последний час» перечисляли наши трофеи: десятки самолетов, сотни танков, орудий и минометов, тысячи автомашин… Мы тогда считали, что начавшееся наступление не приостановится, что в ближайшие дни враг будет наголову разбит. Никто не знал, что впереди еще почти три с половиной года войны.

Домрачев пришел в цех, расчистил место на моем верстаке, чтобы положить газету, но так ни разу и не взглянул в нее. Он помнил сводку наизусть.

Катя радостно пожала мне руку. Трагелев внешне ничем не выразил своей радости, но, работая рядом, я прислушался — он все время напевал что-то. Морячок, ударив меня по плечу, спросил восторженно:

— Значит, скоро домой?

Бекас проговорил мрачно:

— Похоже, что обойдутся без меня. Здорово погнали фашистов.

Буров подарил мне карту европейской части СССР, и я прикрепил ее кнопками к фанерной перегородке над койкой. Из булавок и куска красной материи я смастерил десятка два маленьких флажков и укрепил их во всех освобожденных населенных пунктах. Посмотреть карту с флажками приходили даже из других квартир.

Буров рассказал мне о томиче Иване Черных, который вместе со штурманом-лейтенантом Семеном Косиновым и стрелком-радистом Назарием Губиным, защищая Ленинград, повторили подвиг Николая Гастелло. Он слышал это по радио. А потом я прочел в газетах.

В конце декабря получил письмо от Юрки Земцова.

«Здравствуй, Алеша! Жалко, что мы не можем поговорить, а всего не напишешь. Трудно было в первые месяцы, когда мы отступали. А теперь, после победы под Москвой, совсем по-другому дышится. Ты видел бы эти поля под Ельцом и Епифанью, забитые мертвой немецкой техникой, и занесенные снегом тысячи трупов наших врагов. Видел пленных в валенках, сплетенных из соломы. Смешное зрелище, но нам… (Что-то зачеркнуто военной цензурой)… штудируют законы истории. Освободили Ясную Поляну — нашу национальную святыню. К одному привыкнуть не могу и, кажется, никогда не привыкну — к бомбежкам. Каждый раз внутри что-то обрывается, а земля качается волнами. (Опять что-то зачеркнуто толстым химическим карандашом.) Ну, живи, друг. Скоро встретимся».