Владимир Некляев - Лабух

Ли — Ли крутнулась на колени и замахала надо мной руками:

— Потому что это мое шоу! Мое, а не твое! И все свое я делаю и буду делать сама!

Я словил ее руки, привлек, прижал плавно–стремительное тело…

— Сама, сама… Найди меня, Ли — Ли…

Ли — Ли вздохнула и принялась меня тихо–тихо, будто нехотя, искать… Грудями, животом, лобком… Не доискавшись, обмякла вдруг и тихо–тихо на мне заснула. Так доверчиво, что я лежал, боясь пошевелиться.

Рано–рано она разбудила меня и вручила два пригласительных билета на шоу…

— Второй для кого?

— Для кого хочешь. Или для Крабича… Спи, я побежала.

Она побежала… а перед тем, как билеты мне давала, сумку из рук выпустила, билеты — в конвертах — в сумке были и вместе со всем, что в сумке находилось, выпали, разлетелись, и один конверт — не такой, как остальные, меньше — за халат, который жена Амеда для бассейна принесла, залетел, и Ли — Ли, сгребая все в сумку, за халатом его не заметила, я и сам бы не заметил, если бы не подумал: не вышло полетать — почему бы не поплавать?.. И еще подумал, конверт заметив, что в том конверте тоже билеты для кого–то, а в нем — для меня — я на фотоснимке в обнимку с Феликсом.

На том самом фотоснимке… в тех самых объятиях… с тем самым Феликсом…

Ли — Ли всех пригласила: Нину, Марту с немцем, Камилу, Роберта, Зою с Максимом Аркадьевичем, Ростика, Крабича, Амеда с семьей, Зиночку и Алика, бомжей… Всю нашу славную компанию, кроме Дартаньяна с Максимом.

— Хэй, Марта! Как ты?

— Нормально. А ты?

— Нормально. Ты как, Роберт?

— Нормально. Ли — Ли супер, правда?

— Правда. Как ты, Камила?

— У мамы спроси.

— О чем у меня спрашивать? Я не так оделась?..

— Ты самая лучшая, — расцеловался с Ниной Ростик. — Правильно, что с ним развелась.

Ростик, который сам себя на работу из больницы выписал, его в санаторий отправляли долечиваться, явился обиженным и на меня, и на Ли — Ли. На Ли — Ли — поскольку шоу свое она неизвестно с кем, а не с нами сделала, на меня — потому что для концерта под выборы Красевича я пальцем не пошевелил. С Красевичем и обидой Ростик и подошел.

Я сказал им, что обо всем с Ли — Ли договорился. Мы берем ее программу, только портреты меняем, и погнали — что еще выдумывать?..

— О!.. — поднял палец Красевич, смотря на портрет над сценой, а Ростик пробормотал:

— Ты это на базаре в Бобруйске продай…

Двое из нашей славной компании, Максим Аркадьевич и Алик, со мной вообще не разговаривали. Хоть Алику я ключи от квартиры Рутнянских отдал. Вроде как для того, чтобы он Дартаньяна выгуливал. Крабич хотел местами с Аликом поменяться, чтобы рядом с Зиночкой сесть, Алик — ни в какую…

— Что за шершень? — спросил Крабич. — Маловат для Зины.

Отец мертвых нашелся…

— Президент Республики… — проорал внезапно, перепугав зал, мордоворот на входной двери, и по проходу быстро, будто гнался за ним кто–то, прошел президент. За ним едва поспевали охранники и Шигуцкий.

Зал встал, один Крабич остался сидеть, а как только Эдик Малей, который был еще и композитором, резво пробежал к роялю и объявил: «Премьера песни «Товарищ президент»!», Крабич поднялся и демонстративно, по тому же проходу, по которому вошел президент, подался вон. Шигуцкий, слегка обернувшись, испепелял ему спину…

Эдик Малей исполнил свою песню в могильной тишине. Соловьем на поле боя, где погибли герои. Такого эффекта никто не ожидал, министр культуры вжался в кресло… И все неотрывно смотрели на президентский портрет…

Он был тринадцатый… На заднике сцены — во всю ширину — стояло еще двенадцать портретов, женских. Копии известных картин, нарисованных как бы на половинках окон или дверей. Половинки распахивались — и в раме возникала та же копия, только живая: Ли — Ли в образах и нарядах женщин на картинах. Для шоу в Театре моды — не самая плохая придумка. Ли — Ли выходила из рамы, половинки закрывались — и все не так слушали песни, как сравнивали: насколько Ли — Ли на ту картину, из которой она выходила, похожа…

Среди копий разных картин две были одинаковые. Первая и последняя. Это были копии одной–единственной картины, которая одна–единственная и существовала для меня во всей живописи, про которую я все знал и все рассказал Ли — Ли.

Как только она вышла из рамы, сошла с этой картины, я почувствовал: кто–то косящим взглядом, сбоку на меня смотрит. Еще не уловив, кто, я уже догадался: Марта.

Мы были с концертами в Германии. Не в той, где Феликс лекции читал, а в той, где в тихом озере утопили Дина Рида. В гэдээровской. Не перед бюргерами за марки, как хотелось бы, выступали, а ездили по гарнизонам, поднимали дух советских войск. Чтобы partaigenosse Хоннекер крепче целовался с partaigenosse Брежневым. Я немку Марту взял с собой — дохнуть воздухом исторической родины. А там — не продохнуть: концерт — пьянка, концерт — пьянка… Напившись, вояки нам секретные ужасы начинали показывать: фильмы про «сатану», ракету «СС‑20». Она, «сатана», летит низко, по рельефу — не сбить. «Мы тем немцам с американцами, бля!.. Тем немцам, не нашим…»