Сергей Арбенин - Собачий род

Больше он не успел ничего сказать: Бракин крепко, двумя руками, зажал ему рот.

* * *

Ка почувствовал движение позади себя.

Остановился, подозрительно оглядел переулок.

К счастью, они стояли довольно далеко, в тени забора, к тому же Бракин немедленно поволок слабо упиравшегося Уморина за угол.

— Ты чего? — обидчиво спросил Уморин, едва получив возможность говорить. — Это ж наша цыганка, Наташка! Поди, ходит, спирт соседям предлагает. Или золото там…

— Какое золото?? — прошипел Бракин. — Идём скорее, пока она ещё далеко. Если со Стрелочного начала, — нескоро до Алёнкиного дома доберётся…

— Дык… — начал было Уморин и умолк, заторопившись за Бракиным.

— Теперь я знаю, почему тебя Рупь-Пятнадцать прозвали, — сказал на ходу Бракин. — Раньше думал: наверное, тебе раньше вечно эти самые "рупь-пятнадцать" на какую-нибудь бормотуху, вроде вермута, не хватало. А теперь понял. И раньше не хватало, и теперь. Только не на бормотуху. А так. Вообще не хватает…

— Ну да… — согласился Уморин и больше ничего не добавил.

* * *

Кто-то мягко трогал Алёнку за плечо, щекотал висок.

— Отстань! — хотела сказать Алёнка, и проснулась.

Над ней мелькнул смутный силуэт.

Она привстала, протёрла глаза и шепнула радостно:

— А чего ты так долго не приходил?

— Тише! Тебе надо уходить.

— Мне? Куда?

Алёнка глянула в кухню — темно, глянула за окно — темно.

— Ночь же ещё? Зачем мне уходить куда-то? — спросила она.

— ОНИ уже близко. Они здесь, они ищут тебя, — прошелестело в воздухе.

Алёнка не поняла, кто это такие "они", но почему-то страшно испугалась.

— А куда мне идти? — спросила она задыхающимся от волнения голосом.

— Здесь недалеко. Я тебе покажу. Только скорее.

Алёнка, торопясь и путаясь в ворохе одежды, сваленной на стуле, начала одеваться. Потом спросила:

— А как же баба?

— Её они не тронут. Им нужна только ты. Выходи на улицу, только тихо, — не разбуди бабу. А я вынесу Тарзана и подожду тебя у ворот.

Силуэт растаял в полутьме.

* * *

Алёнка вышла быстро, тихо прикрыв за собой ворота, которые всё равно на морозе звонко заскрежетали.

Тёмное существо, похожее на человека, держало в лапах Тарзана, завернутого в пальто. Увидев Алёнку, существо кивнуло косматой головой и быстро зашагало прочь.

Алёнка, подскакивая, побежала следом. Спросила на бегу:

— А кто это — "они"?

— Они — это те, которые хотят убить меня, тебя, и Тарзана.

Алёнка на ходу задумалась.

Ещё один вопрос всё время вертелся у Алёнки на языке. Но она не решалась его задать. Они торопливо шли в белом морозном тумане мимо скрюченных ив, клёнов, черёмух и рябин, обсыпанных белыми искрами; мимо глухих заборов и затаившихся чёрных домов, над крышами которых плыл одинокий месяц.

— Ты хочешь спросить, кто я? — внезапно догадалось существо.

Алёнка кивнула, подумала, что кивка Он не увидит, и тихо сказала:

— Да.

— Я — изгнанник. Немху… Много-много лет назад люди считали меня богом справедливости, который должен судить мёртвых. Но потом они решили, что я недостоин этой роли, и призвали другого бога — Осириса. Но это было так давно, что всё уже сотни раз переменилось, люди забыли об Осирисе, теперь о нём помнят только учёные люди. А я потерял свое имя, и стал немху, отверженным. Но люди меня не забыли, и под другими именами я существовал все эти годы… Нет, века, и тысячелетия. А кроме меня, не забыли и Упуат, мать волков. Каждое время и каждый народ давал ей другое имя. Одно из этих имён — Сарама. Это имя ей нравится больше других имён. Она хочет вернуть мир к началу. К первозданному Беспорядку… И чтобы в этом мире поклонялись лишь ей одной.

Алёнка ничего не поняла. Кроме одного: страшная бессмертная волчица хочет убить всех, кто ей дорог. И её, Аленку она тоже хочет за что-то убить…

— Как же тебя зовут? — наивно спросила она.

Он понял, оглянулся.

— Люди, жившие раньше, называли меня по-разному. Например, Собачьим богом. Твои далёкие предки когда-то называли меня Волхом. А в древнем городе, который называется Рим — меня называли Луперкасом. А ещё раньше, в стране пирамид и песков, у меня было и ещё одно имя — Саб.

— А почему тебе не позволили судить мёртвых? — снова спросила Аленка.

Саб тяжко, по-человечески вздохнул.

— Богам показалось, что я сужу слишком пристрастно. Я жалел грешные души, и всегда прощал то, что можно простить. А иногда прощал даже то, что боги не могут прощать.

Они прошли уже несколько переулков и свернули к заколоченному дому.