Олег Зоин - Вчера

И пошло–поехало. Дядько Дмытро оказался заботливым учителем. Перво–наперво он спросил меня, как по–грузински сказать «… твою мать» и название мужского достоинства. Пришлось ему объяснить, что меня воспитала мама–москвичка, а от беспутного отца–грузина у меня осталась только фамилия.

— Цэ погано, — заключил Дмытро. — Батько повынэн буты…

За неделю я познал многое. Станина, суппорт, шпиндель, оправка, оснастка, резцы, заготовки, понятие о допусках и посадках, инструменты, ст али, чугуны, много прочей трахомудии. Народ дивился изрядной понятливости шестнадцатилетнего Женьки Танинадзе, а я всем втолковывал, какой замечательный наставник дядько Дмытро.

В пятницу я уже получил паспорт с прописки и с гордостью рассматривал лиловый штамп «Прописан в г. Кривой Рог, ул. Дзержинского, д.14, комн. 8». Внутренне я ожидал, конечно, провала. По идее, в Москву должен был пойти запрос о моем проживании там и последовать или подтверждение или разоблачение. Выручило, видимо, то, что я так в Москве и не успел прописаться после получения первого паспорта, по семейным обстоятельствам (бросил школу, влияние улицы) пришлось уехать из опостылевшей столицы и браться за ум в горно–добывающей промышленности. Все одобряли мой истинно мужской поступок.

Через неделю выпал первый снежок, что для этих мест большая новость. Я вёл монашеский образ жизни, так как очень уставал от второй смены, а ведь с недели придется идти и в ночь. Строительство светлого будущего требует круглосуточной работы. Придя домой, я наскоро чего–то рубали заваливался давить сачка , ибо уже ни на что более благородное не было сил.

Нина писала мне на главпочтамт, до востребования, Танинадзе Е. А. Я же писал ей на наше классическое «103009, Москва, К-9, д/в». В письмах она называла меня Женькой. Видно было, что она рада тому, что первый этап «выплывания» прошел успешно. Но чувство тревоги полностью так и не прошло.

Побежали трудовые будни раба божьего Женьки Танинадзе. Наставник дядько Дмытро не мог мною нахвалиться. Я окреп и стал даже наглеть — начал два–три раза в неделю ходить в транспортный цех разгружать полувагоны с железной рудой за наличный расчет. Наступили морозные денёчки, и руда схватываласьв думпкарахтак, что сама не высыпалась, как ей партия велела, и приходилось ломами отбивать люки, залезать в думпкар и лопатами и ломами обрушивать руду на решётки эстакады, на которую подавали состав.

Вдвоем со случайным напарником разгружали за несколько часов по шесть–семь думпкаров, что приносило по десять рублей с вагона на брата. Работали бригадами по десять человек. Добровольно. Шестьдесят–семьдесят рубликов за один раз на фоне моих ученических в триста пятьдесят за месяц казалось серьёзной суммой. Я даже купил себе простенькие, на пластмассовой подошве туфли за 90 рублей.

Как малолетка, я имел по КЗОТу шестичасовой рабочий день и только двусменную работу, но я сам попросил начальство определить меня в трехсменку, так как не хотел выбиваться из смены дядька Дмытра. Конечно, никакой КЗОТ не разрешал 16-летнему подростку разгружать замёрзшие полувагоны с железной рудой, но кто там в транспортном цехе спрашивал возраст, когда несколько десятков оборванцев упрашивали руководство цеха поставить состав под ручную разгрузку. Иной раз в складчину покупали пару бутылок горилки и тогда в плюсовой, относительно тёплый день нам ставили полсотни вагонов для заработка.

В такой день, как собьешь крюки люка, то руда ухает в решётки эстакады, только отпрыгивай! А в морозный день намаешься внутри думпкара, махая ломом и стараясь самому не загреметь в люк полувагона. А уж тяжко так, что ой–ой–ой!

В первых числах ноября я также пошёл в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи, надо же мальчику заиметь аттестат! Хотя я и приступил к занятиям с опозданием, учителя не могли не нарадоваться способному ученику, который шутя догнал тяжелый в учёбе контингент зачуханных неотёсанных парней и девок с ближайших колхозов, рванувших на ЮГОК, как бабочки на электролампочку. Что значит московская школа за плечами, говорили педики.

Нинка писала, что мама очень волнуется, жив ли я, и Нине приходится очень изворачиваться в письмах, чтобы не дать тем, кто их кроме мамы, понятно, читает, что–нибудь унюхать. Хорошо, что она сирота, и у неё нет проблемы объясняться с родителями. Её казанские тётя и дядя большие люди и им не до разгадки ребусов неуправляемой племянницы.