Array А Чэн - Современная новелла Китая

— Вы танцуете, господин Сюй? — Голос мисс Сун раздался над ухом неожиданно, и запах поля, который он уже был готов вдохнуть всей грудью, этот чудный запах, куда-то исчез. Он повернулся и взглянул на нее: такие же блестящие глаза, такие же ярко-красные губы. Как тогда, у той.

— Нет, я не умею, — смущенно улыбнулся он.

Он умеет пасти лошадей, пахать землю, косить… Для чего ему уметь танцевать? Да еще так странно, как эти люди.

— Не надо ставить его в неловкое положение, — улыбнулся отец. — Вон, смотри, директор Ван идет тебя приглашать.

Подошел красивый молодой мужчина в черном костюме. Обогнув стол, он склонился в поклоне перед мисс Сун, и через минуту оба уже были внизу, среди танцующих.

— Все еще колеблешься? — Отец снова разжег трубку. — Ведь ты лучше меня знаешь, что политика у коммунистов постоянно меняется. Сейчас добиться разрешения на выезд довольно легко, а как будет дальше — трудно сказать.

— Мне многое дорого здесь, — ответил он, поворачиваясь к отцу.

— Даже то, что тебе пришлось пережить?

— Лишь познав горечь, можно понять цену счастья.

— А? — Отец удивленно на него посмотрел.

Он почувствовал, что внутри все дрожит. И вдруг подумал о том, что отец тоже принадлежит к этому чужому, непонятному миру. Внешнее сходство не может заменить собой духовную близость. Он смотрел на отца, и в глазах его был такой же немой вопрос.

— Все еще… ненавидишь меня? — Отец первым нарушил молчание и отвел глаза.

— Нет, что ты, совсем нет! — Он взмахнул рукой, точь-в-точь как это делал отец. — Ведь ты же сам говорил: что прошло — то прошло. Это совсем другое…

Мелодия сменилась новой, на этот раз тягучей, медленной, как течение воды в канале. Свет лампы, казалось, померк, стало трудно различать силуэты внизу, в танцевальном круге. Отец, склонив голову, тер лоб с грустным унылым видом.

— Действительно, прошлого не вернешь. Но вспоминать все равно больно… Знаешь, мне тебя всегда не хватало. Особенно теперь…

Тихий голос отца сливался с печальной мелодией, становился едва слышным. Так было жаль его!

— Я верю тебе, — сказал он. Задумался и добавил: — Мне тоже тебя не хватало.

Отец поднял лицо.

— Правда?

Да. Правда. Двадцать лет назад была осенняя ночь, и лунный свет сквозь размокшую от дождя и порванную оконную бумагу падал снаружи на человеческие тела, лежавшие словно груда тряпья. Люди — может, десять, может, больше — спали вповалку на полу низенькой развалюхи. Он лежал, тесно прижавшись к стене, и сырой запах земли пропитал насквозь одежду. Он замерз, его била дрожь. Он на четвереньках сполз с мокрой, преющей соломы. Снаружи поблескивали под лунным светом лужи. Повсюду была вода, оставшаяся после дождя. В воздухе стоял запах гнили. Он добрался до конюшни. Там было посуше. От теплых испарений конского навоза и запаха мочи закружилась голова. Лошади, мулы, ослы жевали солому в своих стойлах. Найдя пустое место, он забрался в ясли и, устроившись кое-как, уснул, словно младенец Иисус.

Косо упал лунный луч, прочертив на стене светлую полосу. Животные, свесив головы через край яслей, словно кланялись лунному свету. В этот момент он остро почувствовал свое беспредельное одиночество. Люди его отвергли, он для них хуже скотины.

Он заплакал. Узкие ясли жали его со всех сторон, давили так же, как давила и жала его жизнь. Отец бросил его, умерла мать. Дядя прибрал все материны вещи, оставив только его. Он поселился в школьном общежитии, получал народную стипендию и смог жить и учиться. Компартия подобрала его, школа выучила. В пятидесятые годы, годы свободы и подъема, он постепенно срастался с коллективом, несмотря на свой замкнутый, ранимый характер и молчаливость, — ведь он был из «ненормальной» семьи. Как и для всех школьников пятидесятых, будущее представлялось ему светлой мечтой. Когда школа осталась позади, мечта стала реальностью. Он надел синюю форму и с учебником под мышкой и мелом в руке вошел в класс.

У него было свое место в жизни. Но начальнику школьного отдела кадров надо было выполнять указания по борьбе с правыми элементами — и вспомнили об отце. Словно кровное родство определяет сущность человека, передается по наследству…

Так он стал «капиталистическим прихвостнем». Прежде буржуазная среда изгнала его, оставив лишь соответствующую строку в анкете. Затем на него надели колпак с броской надписью: «капиталистический элемент и правый уклонист». Он был покинут и брошен всеми и сослан в село, в захолустье на трудовое перевоспитание.