Array А Чэн - Современная новелла Китая

— Погасите лампу и ложитесь! — грозно крикнул из соседней комнаты Тан Эр. — Завтра коммуна на нашем дачжаевском поле проводит выездное производственное совещание, надо вставать в пятую стражу [43] Пятая стража — время от трех до пяти часов утра. .

Тан Чуньцзао нехотя задул лампу, но с места не двигался.

— Вам тоже пора спать, — тихонько произнесла Эмэй.

Чуньцзао поднял голову и увидел в тусклом голубоватом свете луны Эмэй, похожую на маленький цветок, неясный, таинственный, волнующий. Горячее желание толчками наполнило грудь, разлилось по всему телу.

Он вскочил, подошел к Эмэй, она вскрикнула и еще плотнее прижалась к стене, словно хотела в нее втиснуться.

Чуньцзао расстегнул на ней рубашку, она закрыла лицо руками и тихонько всхлипнула; он ласково, словно успокаивая, погладил ее, и она громко заплакала.

— Пожалейте, — жалобно взмолилась она. — Я… не хочу…

Тан Чуньцзао, словно его плетью ожгли, мигом отрезвел и, сгорая от стыда, бросился вон.

Старик Тан выскочил из свой комнаты и, раскинув руки, преградил ему путь.

— Отец! Я не хочу обижать эту беззащитную девушку… — с горечью крикнул Тан Чуньцзао.

Эмэй бросилась на колени перед Тан Эром и заговорила сквозь слезы:

— Дядюшка, я буду твоей приемной дочерью! Я продала себя, чтобы смыть позор с памяти отца да еще отдать долги за похороны матери.

Сердце человеческое — из плоти и крови, а Тан Чудак был добр и мягкосердечен. Он поднял Эмэй и спросил, растроганный:

— Какое несчастье обрушилось на твою семью, девочка, отчего умерли родители?

Эмэй, плача, стала рассказывать:

— Места у нас благодатные, прямо райские — все само растет, но за восемь лет междоусобиц поля заросли травой. Чиновники начальству пишут отчеты о богатых урожаях, а членам коммуны — справки на выезд из голодного края, чтобы могли идти по миру. Мой отец вообще-то был человек молчаливый, кроткий, мухи не обидит, но когда живот от голода подвело, не сдержался: «Эта „культурная революция“ — не званый обед. Если так будет продолжаться, весь народ перемрет от голода; пять плохих элементов совсем вымрут, да и пяти хорошим несдобровать». За такие слова его тут же объявили контрреволюционером, совершившим «злодейское преступление», схватили, да как раз в самый разгар критики конфуцианства… Приговорили к смертной казни и расстреляли…

— Тише! — Тан Эр подошел на цыпочках к дверям, приник ухом, прислушался, приоткрыв дверь, посмотрел в щелку и только тогда вернулся. — При чужих людях не повторяй этих горьких слов твоего отца! Хоть и не ты сказала, а все равно сочтут преступницей.

— А мать отчего умерла? — спросил Тан Чуньцзао.

— Она пошла с двумя моими младшими братьями на железнодорожную станцию в ста ли от нас собирать милостыню. Узнав о казни отца, бросилась под поезд.

— А братья?

— Когда я пришла на станцию забирать тело матери, Ma Гочжан как раз покупал девушек. Я продала себя за талоны на пятьдесят цзиней продуктов и тридцать юаней деньгами: пятнадцать пошли в уплату долгов, на пятнадцать купила для братьев еды. Считайте, что выполнила, как могла, свой сестринский долг.

— Из огня да в полымя угодила! — с болью произнес Тан Чуньцзао. — Человек должен себя уважать! Что ты, корова или овца, чтобы тебя покупать?

Эмэй продолжала сквозь слезы:

— Я думала, попаду на север, дойду до Пекина, подам жалобу.

— Кому? Какие теперь жалобы? — Тан Эр затряс головой, как кукла-барабанщик. — В такие времена, когда Небесный пес глотает солнце [44] По старинной легенде, когда Небесный пес проглатывает солнце, случается затмение. , а мелкие людишки и лизоблюды вошли в силу, в каждом храме витают души безвинно погибших! Если справедливые судьи по тюрьмам сидят, в какую же управу ты побежишь жаловаться!

— У меня не было выхода… Куда ни пойди… все плохо! — Эмэй еще пуще заплакала.

— Ну вот что, раз ты пришла в наш дом, значит, ты наша! — Старик ударил себя в тощую, костлявую грудь. — Будем теперь делить все на троих. Даст бог, с голоду не помрем, доживем до лучших времен.

Эмэй осталась в Силюине не то приемной дочерью Тан Эра, не то невестой Тан Чуньцзао, и из-за неясности положения ее нельзя было прописать.

Без прописки не зачисляли в бригаду на работу, а раз не работаешь в бригаде — не зарабатываешь трудовых единиц, без трудовых единиц не получаешь паек. Так и пришлось им делить два пайка на троих.

Они считали каждую рисинку, которую клали в котелок, ходили полуголодные, а перед новым урожаем и вовсе голодали. Весной, как только земля зазеленела, Тан Эр сварил суп из диких съедобных трав.