Рышард Клысь - «Какаду»

— Не знаю, — сказал старик. — Вряд ли кто-нибудь может дать вам точную справку. Похоже на то, что все потеряли головы…

Хольт недовольно пожал плечами.

— Чему тут удивляться, — пробормотал он. — Такого, пожалуй, никто не предвидел…

Старик посмотрел на него искоса.

— Бросьте шутить, — сказал он со злостью. — Те, кто довел до войны, могли предвидеть, какие будут последствия…

— О ком вы говорите? — удивился Хольт. — Кого имеете в виду?

— Я говорю о всех тех, кто довел нашу страну до катастрофы.

— Война еще не кончилась…

— Но я потерял уже все! — воскликнул старик. — Дом, квартиру, моих кошек…

— Это не самое худшее, что могло с вами случиться, — возразил Хольт. — Ведь сами вы спаслись…

— Теперь это уже не имеет для меня никакого значения, — удрученно признался старик. — Мне не для кого жить и не для чего… Но вам не понять, ведь вам есть куда возвращаться…

Хольт покачал головой.

— Я не знаю, — сказал он, помедлив. — Не совсем в этом уверен. Этой ночью я был в отъезде…

— Ах, так? — пробормотал старик и покачал головой. — Вы еще ничего не знаете?..

— Я очень беспокоюсь за свой дом. Там моя семья.

Старик холодно посмотрел на него и, помолчав, сказал:

— У вас осталась еще надежда. В конце концов окажется, что все в порядке. Господи, чего вы ждете? Идите и собственными глазами увидите, что там на самом деле…

Хольт кивнул головой. Хотел еще что-то сказать, но старик, поправив сползающее с плеч пальто, не попрощавшись, пошел к собору. С минуту он смотрел ему вслед с каким-то чувством растерянности и отчаяния, а потом, когда тот исчез из виду, взял чемодан и, слегка прихрамывая, углубился в толпу на площади. Обогнув потрескавшиеся стены собора, он вышел из развалин и вновь почувствовал себя страшно одиноким среди этой пустыни, усеянной камнями и битым стеклом. Прибавил шагу. Старался идти быстрым шагом, насколько позволяла хромая нога. Чемодан все больше оттягивал руки, как будто вместе с жарой увеличивался и его вес. Неожиданно руины кончились, и он, запыхавшийся и потный, оказался среди обычной уличной толпы, уличного движения.

В изумлении он остановился и стал недоверчиво осматриваться. Значит, не весь город разрушен. Есть все-таки районы, которые уцелели этой ночью. Осторожно вклинившись в толпу, снующую по тротуару, пошел, стараясь держаться поближе к стенам домов, прислушиваясь к уличному шуму и гаму, и вдруг ему почудилось, что это другой Город. Уже второй раз за такое короткое время он почувствовал себя заблудившимся путником: ведь то, что теперь было перед ним, ничем не походило на виденное минуту назад, и ему все еще не удавалось примириться с мыслью, что у привычного с детства города теперь два лица, две чередующиеся маски. Потрясенный этим или, быть может, просто внезапной сменой обстановки, он с некоторым недоверием смотрел на ярко окрашенные трамваи, на переполненные, как всегда в эту пору, автобусы, наконец на людей, которые совсем не выглядели перепуганными. Он шел мимо открытых магазинов, ресторанов, кафе. Эта мирная картина потихоньку его успокаивала. Но ненадолго: ему пришло в голову, что это только начало и каждая следующая ночь может отметить город новой, страшной печатью войны и все, что еще уцелело и пробуждало в нем надежду, будет разрушено, и, когда он это понял, к нему тотчас же вернулось чувство подавленности.

Он дошел до остановки. Трамвая долго не было. Поставил на землю чемодан и закурил сигарету. Рассеянным взглядом смотрел на прохожих. Подумал, что, может, лучше пойти пешком, но тут его взгляд наткнулся на чемодан — вряд ли у него хватит сил дотащиться с ним до дому. Шум и уличное движение мучали его все больше. Усталый и совершенно разбитый, он потерял счет времени. Если бы его сейчас спросили, давно ли он стоит на остановке, ему трудно было бы ответить точно. Уже в вагоне, когда трамвай тронулся, его тотчас же со всех сторон окружил шум людских голосов: шепот, восклицания, громкие разговоры — все смешивалось в непрерывный гул. Тогда лишь он понял, что город живет как в лихорадке. Все, о чем говорили вокруг, касалось событий минувшей ночи. Громко подсчитывали количество жертв, понесенный ущерб. Он молчал, прислушивался, не отваживаясь о чем-либо спросить, но по разговорам пассажиров догадался: район, где он жил, уцелел этой ночью.

Он вышел из трамвая неподалеку от каштановой аллеи, ведущей к холмам, которые со всех сторон окружали город, свернул в аллею и пошел по краю тротуара, в тени деревьев, растущих по обеим сторонам асфальтового шоссе. Ему еще предстояло пройти порядочный кусок дороги. Он часто останавливался под широко разросшимися каштанами, чтобы перевести дух и распрямить разболевшуюся спину, и тогда всматривался в опустевшую улицу, томящуюся в полуденном зное, надеясь увидеть знакомое лицо. В этом районе он знал почти всех, и сейчас ему неудержимо захотелось поговорить о том, что видел в городе. Теперь у него уже хватило бы духу говорить об этом. То впечатление, какое на него произвели разрушенные кварталы, понемногу слабело и стиралось, как будто все, что он пережил, было каким-то кошмарным сном, от которого ему удалось наконец избавиться. Он лихорадочно осматривался вокруг в поисках собеседника, но аллея перед ним была гладкой и безлюдной, а виллы по обеим сторонам стояли тихие и безмолвные, словно нежилые. В конце концов он смирился. Пройдя мимо последних строений, свернул вбок и каменистой дорожкой вышел к своему дому, сияющему на солнце окнами среди высоких деревьев сада. «Это чудесно, — взволнованно подумал он. — Я снова дома. Это прекрасно — свой дом».