Джонатан Франзен - Безгрешность

– Я слишком отвратительно играю, чтобы тебе захотелось это повторить?

– Нет. Кое-какие розыгрыши были очень даже ничего.

– Я должен был заранее тебе сказать, какой я отстойный игрок.

– То, что ты мне не сказал, бледнеет перед тем, чего я тебе не говорю.

Джейсон нагнулся отвязать пса. В “низкой подвеске” корпуса, в том, как клонилась тяжелая голова Шоко, чувствовалось что-то смиренное и терпеливое. Улыбка была глупой, но, возможно, глупой не без хитрости: мол, я из глупого собачьего племени, что с меня возьмешь.

– Прости, если я тебя огорошил, – сказал Джейсон. – В смысле – расставанием с Сандрин. У нас к этому, в общем-то, шло. Просто я не хотел, чтобы ты считала меня одним из таких… ну, ты понимаешь. Кто встречается с двумя одновременно.

– Понимаю, – отозвалась Пип. – Определенность – это хорошо.

– И еще я не хочу, чтобы ты думала, что ты единственная причина.

– Ясно. Не буду так думать.

– Хотя ты, безусловно, одна из причин.

– И это тоже усекла.

Они не говорили больше об этом ни в следующий раз, тремя днями позже, ни в какую-либо из многих своих встреч на корте в августе и сентябре. Джейсон испытывал такую же навязчивую страсть к ударам ракеткой по мячу, как Пип, и долгое время их взаимная темпераментная сосредоточенность на корте была адекватной заменой тем проявлениям темперамента вне корта, от которых она предпочитала воздерживаться и к которым Джейсон, обуздывая свои порывы, имел достаточную чуткость ее не подталкивать. Он, однако, ей очень нравился, а в Шоко она влюбилась. Как бы все ни повернулось в ее жизни, она хотела, чтобы в ней была собака. Задним числом, прочтя мемуары Тома и поняв происхождение и глубину сочувствия ее матери к животным, она удивлялась, что мать ни разу не взяла никакого питомца к ним в дом. Она сама, догадывалась Пип, была для матери всем, чем бы могло быть домашнее животное. К этому добавлялась диковинная материнская “космология” животного мира с упрощенной троицей на первом плане: птицы (чьи глаза-бусины пугали ее), кошки (они представляли женское начало, но на них у нее была сильная аллергия) и собаки (в них воплощалось мужское начало, и потому, сколь очаровательны они ни были, им с их мужским бесцеремонным напором вход в ее домик был заказан). Так или иначе, Пип до того истосковалась по собаке, что полюбила бы и кого-нибудь далеко не столь замечательного, как Шоко. Шоко был странный пес, очень ненавязчивый для пса, этакий дзэн-пес, готовый довольствоваться лимонами и хитрым признанием своей смехотворности.

Играя два-три раза в неделю, они с Джейсоном постепенно наловчились – настолько, что, если вдруг опять начинало идти хуже, они не на шутку огорчались или сердились. Они никогда не играли на счет, просто вели перестрелку, стараясь подольше держать мяч в игре. От недели к неделе свет стал меняться, их тени вытягивались вдоль корта, закат, пахнущий осенью, приходил все раньше. В Окленде это время года самое сухое и наименее туманное, но сейчас она готова была мириться с такой погодой, потому что условия для тенниса она создавала идеальные. По всему штату пересыхали водохранилища и колодцы, вода из-под крана делалась мутнее и хуже на вкус, фермерам приходилось туго, север Калифорнии экономил воду, тогда как юг ставил рекорды ее потребления, но в те полтора часа, что она проводила на корте с Джейсоном, все это не имело для нее значения.

И наконец настал воскресный день, свежий и голубой, день перехода на зимнее время, когда они встретились в парке в три часа и играли так долго, что уже начало темнеть. Пип идеально вошла в колею со своим ударом справа, Джейсон бегал по корту и добивался рекордно низкого для себя процента ошибок, и хотя локоть у нее начал побаливать, она не желала прекращать игру. У них были немыслимо долгие розыгрыши, мяч летал туда и сюда, стук – стук , розыгрыши до того долгие, что к их концу она хихикала от счастья. Солнце садилось, воздух был блаженно прохладный, и они всё играли. Мяч, отскочив от площадки, летел по низкой дуге, ее взгляд был прикован к нему, главное – видеть его, просто видеть, не думать, все остальное тело делало само. Миг попадания по мячу, удовольствие от обращения его инерции вспять, сладость “сладкого пятна” – самой выгодной зоны ракетки. Впервые со своих начальных дней в Лос-Вольканес она радовалась жизни сполна. Да, это было подобие рая: долгие розыгрыши осенним вечером, упражнение в ловкости и меткости в негустых пока еще сумерках, когда виден мяч, когда раз за разом звучит его надежный тук . Этого было достаточно.